Стол для русского человека – чуть ли не сакральное понятие. В торжественные моменты, прерывающие цепь бесконечной рутины, за ним собираются самые разные люди и обсуждают животрепещущие темы. Сергей Женовач решил воспользоваться этой традицией, чтобы озвучить для театрального зрителя «Записные книжки» А.П. Чехова. Премьеру этого сезона Студии Театрального Искусства - спектакль «Записные книжки» - смотреть физически очень тяжело. До антракта бессвязные чеховские записки ещё облекаются в какую-то адекватную форму. В первые минуты спектакля застолье персонажей остроумно превращается из праздничного в поминальное, а затем и в свадебное. Режиссёр останавливается именно на ситуации свадьбы, и все последующие разговоры мотивируются ею. Их темы: женщины, медицина, замужество… Есть и характеры персонажей: молодые влюблённые, нервный артист, стремительно пьянеющая дама и многие другие… Сначала ещё проглядывается и какое-никакое действие: люди пьют друг с другом, танцуют, играют, флиртуют, поют вместе под гитару… Первая часть спектакля состоит из прекрасных мизансцен. Несмотря на огромное количество людей и практическое отсутствие сюжета, ни одной секунды не скучно смотреть на эту толпу. Режиссёру удаётся обращаться с актёрами как с шахматными фигурами: каждый тут на своём месте, в своей роли, с индивидуальным ничегонеделанием – а ведь это сыграть сложнее всего! Но во второй части спектакля Сергей Женовач отказывается от какого-либо намёка на сюжет и заставляет персонажей, попивая чаёк, поочерёдно озвучивать наблюдения писателя. Бесконечная череда житейских анекдотов – вот то, что буквально потоком несётся на зрителя после антракта. И если во время праздника бессвязность некоторых историй между собой можно было объяснить подвыпившим состоянием персонажей, то на следующий день после торжества она выглядит как абсурд, отказ от внутреннего психологизма реалистической беседы. Зачем это сделано? На мой взгляд, Сергей Женовач создаёт абсолютную квинтэссенцию Чехова, его информационное пространство. Он сужает и без того лаконичного писателя до его мотивировок, конкретных предпосылок. И этот поток фактов, всё ускоряющийся, по примеру современного информационного потока, просто разрывает сознание человека. Каждая заметка тут могла вырасти в рассказ, который требовал бы вдумчивого чтения и долгой паузы после его завершения. Но времени для мыслей нет, идеи всё сыплются со сцены, и нет никакой возможности впитать их все, связать единой логикой. От этого создаётся такое непередаваемое ощущение беспомощности перед информационным обществом, перед глыбой Чехова, любым знанием, что просто не знаешь, куда деваться. Второй раз Сергей Женовач заставил меня возненавидеть наше время и современников, когда поставил персонажей пьесы на одну доску со зрителями. Сравнение оказалось не в нашу пользу. Мне кажется, мало кто позволяет себе такую интерактивность в спектакле. Ещё до начала представления за длинным столом в буфете театра я заметила вызывающе красивую даму и её пожилого спутника в костюме. Сразу почуяв неладное, заглянула в программку и решила, что в фойе сидит не кто иной, как Вдова и Доктор. Подойти к женщине в чёрном и спросить её: «А Вы Вдова?» - ясно, смелости не хватило: а вдруг она и вправду самая обычная красивая вдова? Потом радовалась, как ребёнок, когда после второго звонка зашла в зрительный зал и увидела загадочную парочку поднимающейся на сцену. Мизантропия настигла меня позже, когда все персонажи сбежали со сцены в театральный буфет есть мороженное – во время антракта. Сидя в фойе, я думала о том, что мы за столом не рассказываем философичные житейские анекдоты. Думала, что не умеем выражаться афоризмами, что Чехову с нами было бы гораздо скучнее, чем в своём веке. Смог ли бы он в нашей жизни найти столько «сора» для творчества? Смотрела вокруг и видела богемную публику, обвешенную бриллиантами и золотыми часами – зачем им Чехов? А ещё грустнее стало, когда Актриса (Мириам Сехон) звала всех танцевать, играл прелестный еврейский оркестр, а зрители встали вокруг неё и оставались такими же пассивными наблюдателями, как и во время спектакля. И только те, у кого сильнее развито стадное чувство, стояли в очереди за мороженным. А ещё Женовач сумел вызвать отвращение к самому Чехову. Не пугайтесь, сейчас объясню. Действующие лица «Записных книжек» не имеют имён (кроме артиста Тигрова): от Холостяка до Молодого литератора, они не наделены прошлым и будущим, их реплики практически не меняются в зависимости от исполняемой роли. Все вместе они – сам Чехов. Не только Чехов-писатель, с любимыми темами и образами, но и Чехов-человек, с его интересом к частной жизни простых людей, усталостью, нервами. Именно от этого Чехова начинает воротить во время спектакля, именно он смущал и в предыдущей постановке Сергея Женовача – «Три года» (по одноимённой ранней повести Чехова). Но вернёмся в зрительный зал, вторая часть спектакля уже подходит к концу, приближается то, ради чего была вся эта болтовня о любви, прогрессе, эмансипации, труде... Сцена-лифт со столом и порядком надоевшими гостями уходит вниз, на её крыше оказывается Игорь Лизенгевич, исполняющий роль читающего рассказ «Студент». Сцена освещается мертвенным, голубоватым светом: совсем не тем тёплым, домашним, что был до этого. И вот, чистое искусство, без пошлости и пустословия, подхватывает сильной волной и несёт вслед точным интонациям. Но звучат последние слова рассказа: «…и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла». Закончив, чтец уходит от зрителей, от их жизни в безграничную тьму, заменяющую в спектакле задник сцены, как в Туминосовсом «Дяде Ване». И становится ясно, что «Студент» вырос, конечно, из житейского сора, но выводы Ивана Великопольского не имеют к реальности никакого отношения. Ни при каких условиях Читающий рассказ «Студент», освещённый мертвенным светом, не мог бы есть мороженное рядом со зрителями в театральном буфете. А Иван так счастлив своим мыслям, потому что наивен, здоров и молод. Чехов пишет, что семинарист почувствовал два края цепи времени, но от этого ли он верит в счастье? Ведь не только «правда и красота, направляющие человеческую жизнь» существовали от апостольских времён и до наших дней, но и пронизывающий ветер, не прекращающийся от начала и до конца рассказа. Просто, почувствовав духовную связь бабы Василисы и апостола Петра, студент перестаёт замечать непогоду, он верит, что «правда и красота» однажды всё-таки доведут человека к заветной цели. Чехов верил в прогресс. Ну а мы, те самые потомки, что должны были жить через 200 лет счастливыми и благодарными предкам, мы верим в прогресс? Мы, кто по прошествии стольких лет чувствует всю ту же скуку, только уже не обсуждает её друг с другом за столом? Это праздное уныние из ранга развлекательной беседы уже перешло в ранг нашего внутреннего мира, ещё более укрепилось в нас. Мы про него теперь спектакли смотрим. Женовач сумел вызвать отвращение к информационному обществу, к Чехову, к нам самим, в очередной раз раскрошил веру в светлое будущее. И никакого обещания «неведомого, таинственного счастья» в этом нет. Одна беспросветная мерехлюндия.