Посредственная постановка

Первый раз пошел на новую сцену именно на эту оперу. Поразил конечно меня театр,сделано все со вкусом,видно что старались строители?Что касается самой оперы,я не сильно впечатлился, в Москве в большом театре конечно исполнили бы лучше.?Сходить для самообразования стоит?

При существующем порядке вещей на нашей планете – нужно быть кошкой, чтобы ловить мышей; Мадонной – чтобы получать каждое утро свежераспакованный, новенький унитаз; Майкрософтом – чтобы судиться с Гуглом; и просто-напросто маэстро Гергиевым – чтобы открыть сезон в театре такой сложной оперой, как «Левша». Поначалу музыка воспринимается как написанная «в стиле шум», настолько она многослойна и непонятна. Вот композитор хвалился в интервью, что использовал необычные инструменты, среди них и такие, которые мало кто знает, – типа «хакбрета», который, по его словам, представляет собой разновидность цимбал. И вот слушаешь эту музыку, с этими инструментами, и пытаешься понять, что к чему, и всё равно не знаешь, что в этой музыке как надето и для какой надобности - так Левша про женщин аглицких говорил. И ухо с трепетом и надеждой жадно выхватывает искажённые диссонансами, но всё же узнаваемые генетической памятью русские напевы («Реченька Тулица, зачем ты хмуришься…Аленький цветочек, почто ты в поле увял»), чтобы опереться на них как на устойчивое воспоминание, откуда есть пошла земля русская, и, уже найдя эту точку опоры, дальше разматывать клубок щедринского юмора и фантазии. Поначалу кажется, что всё это игры разума композитора – поиграться с составом, ритмом, формой – вот он и поиграл, и сам-то он получил от этого удовольствие, но уж больно далеки они от народа, поэтому о его, этого самого народа, удовольствии никто не подумал. Уже привычно стало говорить, что в «Левше» Лесков противопоставляет механистичный мир английского реализма иррациональным движениям русской души…Лесков, наверное, да, а вот в творческом осмыслении Щедрина вся музыка звучит поначалу настолько механистичной и неживой, что понимаешь – я попал…а через какое-то время смиряешься с тем, что душа твоя ну вроде как на Марс временно отлетела, и говорят здесь странными интонациями, на непонятном языке, а придётся, видимо, с этими марсианами как-то жить ближайшие пару часов, пытаться их понять, и, уже смирившись с этим, начинаешь просто внимательно слушать. И если сначала наиболее удачными и хотя бы как-то понятными кажутся только те моменты, где Щедрин, насаживая один на другой вокальные экзерсисы, лепит рублёвскую манерность английской Принцессы и вельмож, то уже после – как к марсианам шаг навстречу сделал - глаз пчелы постепенно обретает способности зрения млекопитающего, и начинаешь воспринимать всё в целом – не разлучая луну и звёзды, цветок и бабочку, музыку и действо, оставив «мелкоскоп» героям сцены, – им он нужнее. И вот с этим целостным восприятием, без «мелкоскопа», второе действие ложится, как масло на хлеб, звуча всё больше и больше настоящей музыкой. А петербургская публика – она не боится марсиан. Она была на высоте и представила воображению истого псалмопевца петербургской культуры лучшие образцы петербургской интеллигентности. Сначала мы впадаем в ступор, потом присматриваемся, потом смотрим, потом пытаемся понять, дальше либо застреваем в этом процессе либо начинаем критиковать - каждый в меру своих представлений об изысканности. И никогда дело не доходит до помидоров или чего ещё похуже представить...А ведь у нас, на наших болотах, да при таком недостатке солнца, характер мог бы быть и не такой сладкий. А по поводу исторического контекста и вопросов о том, куда идёт современная музыка и музыкальный процесс как таковой, – сегодняшний вечер в театре даёт вполне очевидный ответ. Мы, русские человеки (а всё это действо было о нас родимых), – пьём, поём, играем, любим, творим, создаём новое, и этой постановкой тоже. Нас бросает из крайностей самоуничижения до люциферовых скал. Но мы находимся в постоянном процессе осмысления и переосмысления самих себя, себя в отношении других и других в отношении себя, прошлого и настоящего, настоящего и будущего. А значит, всё у нас неплохо. Ну раз уж речь зашла о столь дорогой моему сердцу теме, как музыкальный процесс, переосмысление и сравнение (скажем, вердиевских драм и современных гротесков типа этого), – позволю себе небольшую ремарку о супе. Есть суп «борщ». Есть суп «минестроне». Называется одним словом - «суп». Но борщ вы с большой вероятностью будете есть у себя дома на кухне, а минестроне – в итальянском ресторане. У них разные цели, задачи, контексты и настроения. Вы выберете то, что вам нужно в той жизненной мизансцене, в которой вы оказались, и не будете сравнивать. Не нужно. Но и с оперой точно так же. Что касается постановки, сама постановка, безусловно, является самостоятельной художественной ценностью, и её вполне органично можно представить и под другое музыкальное сопровождение. Для тех, кто с первого раза не смог насладиться действительно сложной музыкой Щедрина, вечер тем не менее не прошёл зря – сценические решения настолько выразительны и наполнены смыслами, что, восприняв хотя бы только их, можно было уже уходить довольным собой, театром и жизнью. А кто недоволен – ну тут уж у каждого на всё свои «правила жизни, науки и продовольствия». А Театру в самом широком смысле этого слова (главным марсианам и всем остальным простым смертным, кто был задействован в постановке) хочется сказать большое наше земное зрительское спасибо не только за интересную постановку, но и за возвращение в близкую память лесковского шедевра и восстановление дружеской связи с Левшой. Потому что теперь мы всегда можем в переживательную минуту «лечь на досадную укушетку» и «повилять умом», в минуту застолья – «не пить мало, не пить много, а пить средственно», а когда обидят – простить, потому что «не впервые такой снег на голову». И всё это, вместе взятое, прожитое и ставшее твоим, дорогого стоит.