Дошел и я до Миндаугаса Карбаускиса. Описать увиденное словами трудно. Действие завораживает, а колоссальное напряжение сковывает по рукам и ногам. В этом спектакле хорошо и талантливо все: сдержанная и холодная режиссура Карбаускиса; минималистично-реалистичная сценография; выразительная и безнадрывная игра актеров; музыка – фоновая, тихая и удивительно уместная; костюмы – блеклые и неброские, которые, впрочем, и отвечают за атмосферу гетто – безрадостную и унылую; и, разумеется, сам текст Ицхака Мераса, упорядоченный и жесткий. Основной линией – как следует уже из названия – является шахматная партия, за которой неожиданным образом встретились еврейский юноша Исаак и комендант литовского (?) гетто Шогер. Игра ведется не на жизнь, а на смерть – если комендант проиграет, то все дети, живущие в гетто, останутся живы, но Исаак умрет; если комендант выиграет – дети умрут, а Исаак останется жить; и только ничья гарантирует жизнь всем жителям гетто. На заднем плане выставлена большая шахматная доска, на которую намагничены фигурки, и на ней отражается каждый ход. Надо заметить, что Мерас не использует в своей повести никакой конкретики в отношении шахмат, читатель не знает, какая именно партия имеет место быть. А из спектакля становится совершенно ясно, что они разыгрывают итальянский дебют, притом что Шогер, явно незнакомый с теорией игры, допускает как минимум одну грубейшую ошибку – нас в шахматном классе учили таких ходов не делать. Игра то и дело прерывается интермедиями, в которых раскрываются условия жизни в гетто и которые в деталях описывают жизнь еврейской семьи Липманов. В повести Мераса присутствуют главы, состоящие из одного предложения. – Я родил дочь Ину, – сказал Авраам Липман. Таких глав семь – по количеству детей, рожденных Авраамом Липманом. Один за другим все семь детей умрут в застенках еврейского гетто. У Карбаускиса тоже время от времени повторяется эта фраза, но он не делает на ней акцента – он вообще не использует никаких слезоточивых приемов, не пытается растрогать зрителя, не заставляет его расчувствоваться и разрыдаться. История преподносится отстраненно и просто, как незначительный случай из жизни. Но при этом каждая из смертей по-своему страшна и бесчеловечна, меня, например, более всего поразила история с Касриэлом. Комендант, грозя кнутом и маня пряником, собирался перетянуть парня на свою сторону, выведать у него, где прячут евреи оружие, как проносят они это оружие в гетто. Комендант дал Касриэлу неделю на раздумья, а тот направился прямиком к отцу и рассказал, что если ему отрежут хотя бы один палец, он не сможет терпеть и проговорится. Отец же хладнокровно ответил – «Я тебя породил…» Кое-что из написанного у Мераса не нашло отражения в спектакле. Например, последний ход Исаака может показаться в трактовке Карбаускиса безрассудным, может быть прочтен, как нежелание Исаака изменять своим принципам (как его отец не желал снимать шляпу перед комендантом), но только из повести становятся понятными мотивировки героя. Шогер принял жертву. Он знал, что Исаак волнуется, и ему было приятно, смахнув с доски эту пешку, чувствовать себя более уверенно и ждать, когда противник сдастся. Сегодня его день. Сегодня он должен одержать двойную победу: выиграть партию и не проиграть партнёра Я скажу тебе правду… – медленно, с расстановкой проговорил Шогер, не думая, что кругом люди. – Детей ты все равно не спасешь. Можешь спасти только самого себя Этого в спектакле почему-то нет. Но именно эти два отрывка дают ясно понять, что ничья равноценна победе Шогера. А поражение равноценно его двойному поражению. Ибо ничья принесет смерть детям и жизнь Исааку – партнеру Шогера по игре в шахматы. А поражение само по себе обидно для Шогера, но при этом комендант теряет еще и самую большую радость в жизнь – возможность сыграть в шахматы с достойным противником (Исаак вынужден умереть, поставив мат). Таким образом, решая партию в свою пользу, Исаак добивается, во-первых, победы, во-вторых, вынуждает Шогера идти на низость, убивая детей вопреки договору, а в-третьих, лишает коменданта возможности снова играть с ним в шахматы. Жертвуя своей жизнью, Исаак морально уничтожает противника своим ходом, и цена такого уничтожения не так уж и высока. А у Карбаускиса получается так, что юноша из принципа расстается со своей жизнью, из принципа лишает своего отца последнего оставшегося в живых сына. И больше того – подписывает смертный приговор своей девушке. Эта цитата есть и в спектакле, но как-то мимоходом, внимание на ней не заостряется, ощущения, что, ставя мат, Исаак убивает и Эстер не возникает: Я допустил ошибку, – продолжал Шогер. – Нет, не с пешкой. Исаак молчал. – Могу объяснить, если ты не понял. Уговор был неполным. Мне следовало добавить… добавить следующее: то, что будет с тобой, будет и с твоей девушкой. У вас одна судьба. Не так ли? Впрочем, я не собираюсь упрекать режиссера в невнимательности к тексту. На мой вкус недостатков у этого спектакля нет. Убирая эти детали, Карбаускис предлагает зрителю возможность истолковать произведение в религиозном ключе. Имена «Авраам-Исаак» явно отсылают нас к одному из ветхозаветных преданий. Другими словами, действие завораживает. Если нет возможности сходит в РАМТ, советую прочитать хотя бы повесть Ицхака Мераса «Вечный шах»: http://heblit.bravepages.com/im/imvs.html

Замечательный спектакль! Я не проф.критик, но от лица мещанского быдла скажу: месяц назад посмотрел, а до сих пор вспоминаю и часто.

Молчание почерка не меняет. После 3 беспремьерных лет, Карбаускис твердой рукой поставил спектакль в свойственной ему манере. Никакого преображения его натуры я не увидел. Тем, кому симпатичны его полутона и неспешное развитие сюжета, будет на что посмотреть. И особого анонсируемого психологизма не получилось. Скорее Карбаускис нарочито подчеркивает,, что люди есть люди, их поступки предсказуемы - лишены чуда и героизма. Также режиссер не отказался от своего фирменного номера "оживление гардероба". Есть ощущение неравномерного погружения в роман, из-за этого, на мой взгляд, возникает перекос в интерпретации общего замысла и эпизодов. Понравились работы Д. Семеновой и Н. Уваровой, И. Исаева. Остальным нужно поработать с речью, - возможно, сказывается положение цейт-нота: спектакль длится 1ч.50мин., а "сказать" нужно очень много. Основной плюс этого спектакля - в нем нет надрыва, граничащего с пошлостью. Карбаускис проводит очередной спиритический сеанс, где сосредоточенно в полусвете, из тины прошлого, слышатся голоса и скользят тени.