1917 - Год рождения Бёрджеса, цифры сами его, для русского человека несут нечто, уже обладающее детонацией. Без малого век назад родился писатель в Манчестере, под клавиши чёрного пианино, за которым сидел отец его - музыка с годами всё громче заполняет жизнь во всеуслышанье. Школа, Святой Ксаверий, история английской литературы.. Засвистали пули Второй Мировой, стал служивым, женился, не углядел за любимой - четверо солдатиков её не к добру повстречали. Время спустя он падает в обморок - эй, писатель, вам жить осталось так изумительно не долго, - говорят ему люди в халатах. Когда смерть стоит за твоим левым плечом, всегда есть что сказать - возможно это его и излечило на жизнь оставшуюся. А сегодня, уже в другом тысячелетии, стоит chelovek иной совсем, посреди Москвы, у монастыря Высоко-Петровского и думает из этого хмурого неба о Писателе. Он, chelovek то есть этот, пришёл сегодня к терему красному Театра Наций, не поглядев что начало в Восемь - а значит есть ещё время, а вместе с ним и возможность к действию. Когда оно вседозволено - велика вероятность увлечься чем-нибудь чрезвычайно весёлым и до театра, в исходе своём, не дойти.. Спилить колокол со звонницы, а потом брагу в нём варить или птиц кормить с него в перелёте. Но вместо этого chelovek заходит в ближайшую "Korovu", сегодня же Бёрджес - глотает молоко с ножами, затем сидит на деревянном стуле минут двадцать, глядя как в море - в потолок, после чего встаёт и направляет себя обратно в Театр. На его имя devochka Ната оставила кусочек папирусной бумаги, положил под язык - в лифте на четвёртый подымается. Ох уж, этот лифт! Случайное собрание запертых.. Всякий из них может замыслить худое, но молча стоит, взглядом мимо - а на лифте чёрно-белым нацарапано: Неучастие в жизни грозит преждевременной старостью. Отворяются двери, люди сдают на хранение своё осеннее - мимо стен идёт он, осторожно ступая, пальцами едва в касанье кирпич. В зале Малом (как в Ямало-ненецком, отчего-то сказать хочется) округ в засилии несвободных мест. В последнем ряду сидит старик с каштановым платком на шее, в чёрном весь и с бородой-опочевальней идей великих. Голубь в груди cheloveka, при виде старика этого начинает трепыхать крыльями.. Отчего так хочется говорить ему о любви? Гаснет свет, надо садиться - ступень по краю, под рукой правой железо холодное. Чёрный шар посреди комнаты - как дурное предвестие, столь знакомое жителям древней Эллады. Но вот его уже нет, как и не было, а есть белый заборчик, газон, и уверенность в вечной жизни. Писатель ходит по дому, занимается расставлением букв в их законный порядок, а в это время Гость незванный уже здесь, ждёт своей нетихой радости, хранит тишину до поры до времени. Я подглядываю за ними, но вынужден молчать. Появляется женщина за окнами - она уже почти что и дома, но музыка звучит слишком громко чтобы кто-то родной услышал её, пока Гость хватает её за горло - ей приходится падать то и дело, от жизни повернувшей вспять, он душит в ней кровь, он похож почти на того мальчика, который так и не родился у писавшего "Заводной апельсин" в просторечии лондонских coockney - ненужный уже человек, почти что изломанный весь, но.. Приспущенные штаны, ноты классики - несколько минут пустоты. К слову сказать - Мюнхенский сокол Ханеке со своими "Забывными играми" мыслит о тех же внезапных праздниках, с их вертепами из воска, с сырыми яицами, когда во всякий дом постучаться могут, и постучат. И как незабвенно он об этом мыслить умеет. В этом есть не только увлечение, но и проклятие всякого далеко зашедшего. Вообще эстетика "проклятых поэтов", является как бы архитипом для подобного действия, в котором зло неотделимо от восхищения смертью. Режиссёр создает подобие бытовой реальности, которое сам же, впоследствии, и разрушает - всё дальнейшее, как реакция Человека на пришедшее ниоткуда в его мир насилие, явленное, впрочем, условно. Так иногда что-то важное не случается именно потому что непременно должно было случится.. Писатель видит свою жену в луже какой-то юшки - начинается его второе воплощение, которое словно бы отменяет всё произошедшее. Чашечка чаю с ведёрком сахара, чтобы слаще пилось, мечта с натянутой марлей на лицо. Возникает первое слово, а вместе с ним и отторжение всякой привычной для слуха ясности - то непременное качество, которым обладает будущий Вавилон, даже если в нём уже никого не осталось. Красота становления речи как нечто неуловимое до конца, как только схватишь - уже и нет её. Многое здесь покоится в самом языке, в том виде, который он приобрёл в этом воплощении. Переводчик Google как простейшая форма общения, очарование примитивизма, с сохранением точных ритмов и дыхания. Неожиданный аналог "надсата" - действует на другие рефлексы, он конструирует недостающие детали самостоятельно, вызывая у слушателя демиургические приступы во славу Седьмого дня. Идеальное решение метаморфозы слэнга teen-agers, завещанного в этом романе самим стариком Бёрджесом. Радость за чистоту слога - во всём этом интенсивное движение эпохи, а значит и поиск самоопределения. Однако речь это всего лишь тема, но не отношения между.. Отношения же эти выстраиваются вокруг одного персонажа - субъективное восприятие происходящего, сравнимо со снами Зилова из "Утиной охоты", где всякий предстаёт его воспоминанием, но не самим собой. Суждение сугубо личное, впрочем, но рождённое анализом, а вовсе не критикой - оттого уже и не сирота. Писатель явно одержим, но когда таковым становится и актёр, возникает тупик, потому как одержимость - есть однозначность мнения, она отменяет диалог с кем бы то ни было, как отменили его нацисты, придя к власти, как отменил его кремлёвский горец, назначая всякого за стеною "врагом народа". Диктатура мысли у слабых рождает страх, у сильных - сожаление. Остаётся лишь разговор с собой, но для актёра этого не достаточно. Я говорю о секундах чистого восприятия, когда перед глазами предстаёт сам человек, но не его двойник - такие секунды здесь чрезвычайно редки, отчего и ценны вдвойне. Писатель ловит излучину софита и произносит слово "искусство", отчего хочется выйти на рельсы и отменить пути сообщения до будущего лета, затем он из луча выпрыгивает, и в корчах ищет себя настоящего. Когда нет созидания, как преодоления драмы, но ветер есть бешеный - возникает Пир во время чумы. Великая ответственность актёра перед своим ремеслом. Теперь о прекрасном: Его Дама, красавица и умница, принявшая однажды второе крещение, умеет делать больно своим близким, этого у нее не забрать вовек - в этом есть усилие, остальное же вовсе для неё не сложно. Она сидит очаровательно с ножкой на ножке, она способна на многое, но держит это в тайне. Лишь там, в лесу, под пионерскую зорьку, под вой костра и ворота рвущегося за своим возлюбленным - там, на киноэкране, произойдёт нечто по-настоящему важное, Он и Она станут живыми, забирая жизнь у другого. Художник, лишённый вдохновения, способен на это и даже на много большее. В этом и есть его спасение. А теперь, Good night, sweetheart, it's time to go.. Пора заканчивать, гасите свет на сцене - я вижу за этим сильных людей, чьи озарения ещё впереди. Теперь же они здесь, они совершают свой выбор, становление перед которым есть первое насилие над человеком, потому как древо познания - это всегда жестоко. Двѣнадцать

плохо, скучно, длинно.

Очень скучно, очень заумно. Много картинок и украденных трюков. Плохой и тягомотный спектакль.

У режиссера много понтов, но абсолютно беспомощная драматургия и - увы - столь же беспомощная режиссура.

Если вы - отчаянный фанат Бёрджесса и Алекс - ваше альтерэго, не стоит ходить на этот спектакль, от оригинала в нём почти ничего нет. Если вы никогда не слышали про "Заводной апельсин", то я тоже не могу вам порекомендовать эту постановку - неподготовленному человеку она будет казаться нелепым набором глупых монологов, не несущих никакого смысла. Google Translate и в жизни-то применим мало, а со сцены вообще звучит странно. Вроде как по задумке создателей должно быть весело, как и наряд в духе Дарта Вейдера с чёрным плюмажем, но по факту это только вызывает недоумение: "Как актёры выучили этот бессвязный текст? К чему это всё?". Для драмы это несерьёзно, для комедии несмешно. А ещё перед спектаклем раздавали бесплатно программки, где было написано "мы полностью сломали конструкцию сюжета романа и собрали заново в череду своего рода камео-перформансов, связанных единой, но сложной логикой...". Эх, слишком сложна оказалась для меня это логика, а может это потому, что я плохо понимаю в камео-перформансах?.. Бессмысленный и неинтересный спектакль, короткий, но теперь понятно, почему без антракта - некоторые уходили прямо во время действия.

Прекрасный спектакль! Счастлив, что его посмотрел! Режиссер и актеры смогли сделать невозможное - передать ощущение этого одного из сложнейших произведений английской литературы 2 половины 20 века! Молодцы!

Почти 2 часа полной мути и бесплодных попыток сделать режиссера сделать модную вещь. От оригинального произведения не осталось и следа. Если как минимум не смотрели фильм Стенли Кубрика и не знакомы с содержанием, вообще ничего не поймете. Поскольку зал малой сцены не предполагает, что можно встать и уйти, пришлось мучиться до конца.

Очень сильный, сложный и тяжелый спектакль. Режиссеру удалось показать взаимоотношения и автора и его героя. Очень жестко показан конфликт поколений, трудности пубертатного возраста. Спектакль не оставляет равнодушным.