Простой и выразительный язык совр. танца, который точно понравится внезапно приехавшим родственникам

Спектакль заворожил настолько, что после окончания еще долго возвращаешься к осмыслению и переосмыслению увиденного,понимаешь скрытый смысл деталей и образов. Нельзя назвать его идеальным, или несущим какой-то глубокий философский смысл, скорее наоборот, он прост и даже в какой то степени примитивен, что является плюсом, поскольку дает людям то, чего они ждут потому, что это танец, физика, эмоции, страсть, безумие и красота.

Очень странный спектакль Шли на спектакль как на современный качественный балет. Режиссер - титулованный. Труппа "Балет Москва" выступает и на сцене Музтеатра Станиславского и Немировича-Данченко. Но были разочарованы. Есть некоторые интересные визуальные решения и моменты в хореографии. И на этом все. Спектакль разваливается на "пятна", причем довольно однообразные, финал "размазан", в центре скучно, ждешь-ждешь развития действия и смыслов, а все ограничивается "тяжелой долей" Настасьи Филипповны. Нет той самой волшебной целостности и сверхзадачи - и в результате нет катарсиса. Смотришь и понимаешь, что режиссер хотел сказать своими выразительными средствами и символикой, все считывается, и суть созданной атмосферы - трагедия человеческой жизни. Понятно, что Достоевский крайне сложен в постановке. Однако все равно спектакль скатывается к чернухе и "достоевщине". Визуальные средства передачи смерти Настасьи Филипповны - совсем не изящны, в лоб. Моей маме еще не понравилась пластика выражения эпилептического припадка, пусть ему и придан смысл трансцендентного опыта. Эротика на грани "меры и вкуса", спектакль не для детей. В общем, странные этюды.

Очень странный спектакль

Впечатления неоднозначные. Любителям русской классики, пожалуй, ходить не стоит. Но если вы любите взглянуть на привычные вещи свежим взглядом - думаю, понравится. Актеры прекрасны. Эмоции, хореография, пластика - все настолько ярко, живо и по-настоящему! Выкладываются на все 100!

Как минимум необычно. Много движения, много цвета. Название, впрочем, можно было сменить на "451 градус по Фаренгейту" или "Евгений Онегин" - суть хореографии осталась бы прежней. Такие вещи смотрят на из-за сюжета, а ради погружения в нечто первобытное, захватывающее, почти психоделическое. Но, повторюсь, необычно и интересно.

Очень сложная постановка, я не поняла: то ли над ней надо хорошо подумать и перечитать Достоевского, то ли, наоборот, отключить мозг и насладиться зрелищем. Посмотреть есть на что и на кого, никогда такого не видела, местами казалось, что они в невесомости. Не зря получили Золотую маску, не зря. Не советую брать места совсем близко к сцене.

Хороший хореографический спектакль, соединяющий в себе все прелести современного искусства – много интересных, но в тоже время простых, технических элементов в декорациях, современная хореография, простые интересные костюмы, музыкальное сопровождение от капеллы до современной популярной музыки, преобладание красного и белого в декорациях и костюмах. Насколько я смогла уловить, задумка - это синтез произведения Достоевского «Идиот» и хореографического спектакля «Кафе Милера» Пины Бауш. Однако однозначной отсылки к тексту Достоевского нет, хотя и звучат отрывки из произведения, но системы и иллюстрации сюжета книги тут не найти. Я понимаю, почему у этого спектакля есть награда «Золотой маски» - это качественный интересный продукт. Не могу сказать, что мне понравилось безумно, но в тоже время это новый и необычный опыт.

Белый прямоугольник полиэтилена дрожит и извивается, танцует под разнонаправленными потоками воздуха от вентиляторов. Самых обычных вентиляторов, которые можно найти почти в каждой квартире. Зрители тем временем рассаживаются по своим местам и снимают на видео страдания несчастного полиэтилена, попутно обсуждая последние новости и другие мелочи жизни. Стереотипы, традиции, штампы и привычки - вот на чём чаще всего основываются мысли и поступки людей, так и работа незатейливого вентилятора основана всего лишь на электричестве. Только если их толпа, то тогда создаются завихрения, терзающие тонко чувствующие души. Визуальный театр Александра Пепеляева как раз-таки поразительно точно передаёт идею соучастия каждого в трагедии одного, но иного. Потоков воздуха много, прямоугольник шуршит, принимает самые причудливые формы, пытается вырваться из кольца неутомимых вентиляторов, но едва ему это удаётся, человек в кроваво-красном костюме жёсткой рукой возвращает его в пасть воздушной харибды. Прокуратор, из трусости отправивший на казнь 'безумного мечтателя' из Назарета, тоже носил кроваво-красный цвет, однако он прятал его под белым плащом. Шикарные пурпурные костюмы артистов Балета Москва вовсе не скрывают намерений их героев, а на фоне ярко-зелёных декораций даже подчёркивают их. В посетителях Кафе Идиот от трусости и стыда не осталось и следа, им чужды сомнения и размышления об истине, они "легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…" Испорченные. История человеческого греха тянется с начала времён, люди созданы с ошибкой, это часть нашей природы, и мы настолько свыклись с этим, что появление кого-то безоговорочно чистого, светлого вносит хаос в сердца и умы, переворачивает с ног на голову всё привычное мироустройство. У Пепеляева мелькают лица, актеры меняют персонажей, нож передаётся по цепочке, конвульсии охватывают то одного, то другого, танцоры вдруг начинают петь, всё это совершенно смешивает безумие и нормальность. Эта неразбериха настолько наэлектризовывает пространство, что на границе между зрительным залом и сценой появляется портал, через который можно попасть прямо в роман Достоевского, почувствовать кожей каждого героя, каждое событие, даже запах ждановской жидкости в самом конце. В декорациях тема неожиданного портала, отсутствия видимых границ повторяется даже дважды – это стеклянная дверь без стекла посередине и стена с секретом. Где грань между душевной болезнью и адекватностью? Между гордостью и покорностью судьбе? Любовью и ненавистью? Добром и злом, наконец? Вся жизнь человека не хождение ли по канату, растянутому над бездной противоречий? В одном интервью перед премьерой «Кафе Идиот» Александр Пепеляев много говорил о создании новой системы знаков, некого кода с помощью которых на сцене рассказывается история. Содержание этой истории возникает, потому что элементы кода затрагивают какие-то эмоции, чувства в зрителе, то есть по сути, спектакль рассказывает ему о нём самом. Мы приходим в Кафе Идиот за яркими визуальными образами, чтобы, отпрепарировав свою душу, переосмыслить жизнь и уйти оттуда с твёрдой верой в то, что "мир спасёт красота".

Достоевский in motion - таким оказался мой дебют в качестве зрителя визуального театра. «Идиот» превратился в историю о девочке из несчастливой фамилии в жестоком мире мужчин, а полтора моих часа прошли в упорном труде всех органов чувств – акклиматизация к иному языку выразительности взрывала вестибулярный аппарат. Поначалу я, словно Алиса, падала в кроличью нору действа, лишившись разом всех координат – и отчаянно цепляясь за каждый звук, предмет или цвет, что удавалось ухватить. Однако, все эти мелькающие вехи были не более чем болотные огоньки – все внимание стекало к движению. Как и было написано в программке, движение было самоцелью, было единственным, что имело смысл, при этом вовсе игнорируя превращение в танец. Мне было мало. Мышцы взывали поучаствовать в актерской вакханалии, градус напряжения нарастал – хотелось открутить настройки спектакля на максимум. Если уж motion –так иммерсивный, если уж Достоевский – то весь, вокруг – чтобы в темноте зала бродили, натыкаясь друг на друга зрители, а в освещенных углах шел одновременный Достоевский, визуальный одним взглядом. Если используются предметы, то больше, больше – до перформанса, до инсталляции. И сами движения – мне непроизвольно хотелось «оттюнинговать» эту хаотическую упорядоченность (как умеет это делать Тимофей Кулябин, например), чтобы у меня-зрителя от каждого точного попадания случался тысячевольтный разряд. Изюминки постановщиков – от белого шлейфа, танцующего за всю труппу и отбрасывающего светы (а не тени, да!) до рафаэлевского ангелочка, на поверку оказавшегося настоящим бесёнком, или другого ангелочка, который так серьезно и выразительно воспроизводил взрослый текст, - все эти решения цепляли и уводили внимание, давая передышку. Но лично для меня самым эстетически устойчивым элементом всего спектакля оказались пропорции тел – именно они визуализировали красоту во всем спектакле. Из пяти Настасий Филлиповн лишь у двух пропорции тел (на мой вкус) «держали роль» - их совершенство оправдывало и объясняло всю историю со сто процентной достоверностью. А заявленный в заглавии роман так и остался до самого конца пустым дверным проемом – не более, чем смысловой рамкой, которая тоже была не обязательна; история могла случится и вовсе без неё.