Спектакль понравился.Смотрела на одном дыхании. Несмотря на то, что сюжет известен и все становится понятно по ходу спектакля, следишь с интересом за его развитием, чем же все закончится.... С интересом наблюдаешь за игрой актеров: Максакова, Добронравов. У Князева роль небольшая в спектакле, но как она сыграна. Нужно идти и смотреть этот спектакль, чтобы все увидеть своими глазами.

Спустя 2 месяца я все-таки решила написать свое мнение. В первую очередь, спектакль вышел очень во время - к 95-летию театра и, заодно, в год Греции в России. Можете ругать меня сразу, но именно этот последний факт для меня стал решающим в ответе на вопрос, зачем нам нужен греческий театр на российской сцене. Честно признаться, в другой театр на подобный спектакль я бы не пошла. Но Римас Туминас – режиссер, который умеет распоряжаться временем и пространством, интересно работает с текстом и вообще личность харизматическая. И увидеть в новой роли потрясающего Виктора Добронравова было совершенно необходимо! Не отпускала меня мысль на просмотре и не отпускает сейчас - дедушка Фрейд и "Эдипов комплекс" настолько прочно закрепились в нашем сознании, что никакой другой греческий сюжет на сцене Вахтанговского просто не смотрелся бы. А тут такие страсти (должны быть), что зритель априори уже хочет увидеть эту психологическую драму. Для меня должны были собраться все части паззла: катящийся на зал рок-судьба (огромная металлическая труба), огромные крылья Крылатой девы, мечущийся по сцене воин, несколько женоподобный Креонт и провидец Тиресий. Но паззл рассыпался на каждом шагу. Я "спотыкалась" на манеру игры Эльдара Трамова (Креонта), мне была не понятна "любовь" между Иокастой (Людмила Максакова) и Эдипом (Виктор Добронравов)... Что было действительно приятно и удивительно в этом спектакле – это греческий мужской хор (потрясающее многоголосье)! Они добавляют колорит всей постановке. На сцене греческого амфитеатра летом во время премьеры в Греции они звучали, наверное, еще интересней. Вроде бы в спектакле есть все – и сюжет, и игра, и красивое сценическое пространство. Но не было вскрика «Ах!» А он должен был быть! Потому что сюжет, хоть и не современный, но драматический и требующий сопереживания. Наверное, "Ах!" было у первого ряда партера, на который в финале катился Рок Судьбы в виде огромной трубы. Для меня этот спектакль из разряда "Хорошо. Спасибо. Посмотрели, идем дальше". Пересматривать и безоговорочно рекомендовать его желания не возникло.

Это смотреть надо!

Вразумительный отзыв от человека, который: ???? обожает театр Вахтангова; ???? любит работы Римаса Туминаса; ???? видит игру Виктора Добронравова и замирает. Шутки шутками, а в мыслях сумбур и неразбериха после увиденного. Это не спектакль Бутусова, после которых происходит эмоциональный взрыв, это не Диденко, от которого царит хаос две недели, это Туминас, который ставит спектакли, понятные каждому, с глубоким подтекстом и ранящее прямо в сердце. Постановку "Царь Эдип" уже окрестили новым шедевром на сцене театра Вахтангова. Бесспорно это так, но можно ли войти в одну реку дважды? "Евгений Онегин", в свое время взорвавший театральную Москву, до сих пор не сходит с афиш, билеты раскупаются за две-три недели до спектакля, а актеры выходят на поклоны ни один раз. Повторит ли "Царь Эдип" судьбу своего брата "Евгения Онегина"? Да-да, брата, родственника, близкого друга. Новое детище Римаса Туминаса так похоже на своего "старшего сына". Наверное, кто не видел "Онегина" не заметит одинаковости ни в декорациях, ни в музыке, ни в героях и полюбит каждый эпизод спектакля. У меня же прослеживались явные сходства: ???? зеркальный задник - металлическая труба; ???? танцкласс - греческий хор; ???? странница с домрой - воин; ???? взаимозаменяемая музыка. Можно еще поискать сходства, но тогда меня точно осудят за непонимание задумки автора. Римас Туминас виден невооруженным глазом, начиная с декораций, заканчивая видением героев. Виктор Добронравов на сцене творит что-то невообразимое, он излучает особую энергию, которой питает целый зал. Заключительные диалоги он произносит с драматизмом и глаза наполняются слезами. Я не устану благодарить Вас за самоотдачу, любовь к профессии, искренность и веру в своего персонажа. Артур Иванов произносит несколько предложений, но после его слов понимаешь, что спектакль уже не будет прежним. Отдельное спасибо греческому хору. Для понимания греческого текста зрителям предоставляется бегущий строкой перевод, но голоса настолько красивые, что можно заслушаться, да и актеры передают происходящее с помощью мимики и жестов. ???? Это еще один спектакль, который поразил, удивил, наполнил эмоциями, заставил задуматься. Внутри царит волшебство, пусть не такое как после “Евгения Онегина”, но желание разжевать спектакль появилось, а, значит, будет ни один “Царь Эдип”.

Часть первая. Выход из себя Из окна Двѣнадцать видит занесённую снегом Москву, свет фонаря выхватывает падающую мимо него поднебесную, со всеми её зашиворот и так далее. Дерево мирта на подоконнике цветёт себя и не чует ноябрьских за стеклом - в доме погашен свет. Из кармана жилетного он достаёт часы - стёклышко на них разбито и время даётся на ощупь, в отсутствии взгляда. Стрелки делят круг на равные части: чтобы тактильно понять, достаточно представить себе букву "ф" на ладошке - час до начала, до причала - чуть более, пора выходить в этот мир. Две серьги в левом ухе, на шее - петелька, чтобы на всякий. Цилиндры, да поршни - топорщятся мысли в форточку, затяжка-выдох, в четыре оборота ключ серебряный, в замочную дёргает ваты - и выходит в метелицу.. Всё то, о чём я здесь говорю, это театр, начинающийся задолго до самого здания. Часть вторая. Путь через реку Двѣнадцать идёт мимо Киевского вокзала в театр, носящий имя Вахтангова Евгения Багратионовича - того красавца из Владикавказа родом, которого он видел мельком вчера, после спектакля "А-дибук" в Габиме. Только со спины он видел его, уходящим в переулок, со стеклянной баночкой в руке, в порывах мелькающей весны до боли, хранящейся на донышке самом.. А сегодня - уже зима, Двѣнадцать идёт мимо башни с циферблатом - птицы на ней чёрные смотрят вслед бредущим по рельсам. Он заходит на мост Бородинский, сквозь завесь белую проступают вдали два силуэта: господин во фраке и с тросточкой в левой ведёт другого на шнурочке, тот за ним поспешает на четвереньках, будто учёная обезьяна. В руках - чашечки кофе дымят с мороза, в глазах - такие бесята прыткие. Они проходят мимо, не взглянув на него по встречной - так взаслеп судьба расставляет знакомства всякие. Вот он уже на Арбате, ступает между нот нестройных, промеж троек мчащихся, в которых судьбинушки укутаны, платочки-палеха.. Женщина с чёлкой из под берета, с девочкой за руку, летит шагом стремительным, в такт наговаривая что-то едва губами.. Девочка ей кричит: "Ну, не бегите Вы так, Марина, сердце моё в одно с Вашим бъётся, но ведь я ещё только ребёнок".. Двѣнадцать подходит к Театру, в руках он держит подсолнух - цветок его личной геральдики. Перед ним - колонны северного камня, уходящие в никуда, и вязанка решёток в узоре кованом. Он отряхивает со снега цилиндр, делает глубокий вдох и заходит внутрь.. Часть третья. Неравенство За готовность актёра ко встрече со зрителем отвечает режиссёр, он задаёт определённую тему и эстетику дальнейшего его поведения на сцене, направляет его вектор в сторону того или иного действия. За зрителя же, кроме него самого, не отвечает никто. Он всецело предоставлен личному воображению и темпераменту - пришедши в здание не со служебного, он не имеет необходимой последовательности действий, то есть пребывает "сам по себе", сохраняя при этом некую ритуальность в виде изучения развешенных кругом портретов, рюмочки-другой славного хереса, или же только безмолвного стояния до третьих петухов лицом в стену. В этом заключается величайшая свобода зрителя и величайшая его, в то же время, ответственность, в связи с чем необходимо сказать вот о чём: Существует внегласное разделение иерархий, согласно которому - то, что находится на сцене, или же за нею, будь то актёры, осветители или попросту ослик из соломы - принадлежит Театру, то есть игре, а там, где обрываются подмостки, и начинается зрительный зал, находятся те, кто этой игре словно бы не принадлежат, здесь эта игра заканчивается - назовём это светской жизнью. То есть одно является частью вымысла, а другое - действительности, но в подобном случае диалог перестаёт быть возможным, потому как разговор ведётся на разных языках, или же разговора и вовсе нет, а есть рассказ одного из них о себе.. Но театр - это не о себе, театр - это то, что находится между мной и кем-то ещё. Часть четвёртая. Пауза в трагедии В Эпидавре ставят «Царя Эдипа» - летнее марево, камни древнего театра третье тысячелетие вбирают в себя солнце предков, создавших один из величайших мифов цивилизации. Куда бы зашла литература без этих кудрявых героев в сандалиях, с бокалом белого "Котсифали" в руках - один на один с чудовищем и собственной силой? Теперь же, здесь - люди ходят с платками на головах, пьют воду из запотевших бутылей и ждут заката, чтобы выйти из под своих укрытий на сцену и начать.. Между первой репетицией и премьерой находится целая жизнь, воспоминания о которой являются одухотворением последующего действия. Судьба ребёнка вспыхивает не в момент рождения, но в тот неминуемый день первой встречи его родителей. И, в этом случае, обстоятельства начала создания спектакля и его место действия - это куда-то ввысь. Восхищение духа поверх крон кипариса - они здесь повсюду. Куда-то в детство, когда всё было в первый раз.. Всякая трагедия начинается с чистого горизонта, то есть с непрерывной линии, расходящейся свободно в обе стороны до тех пор, пока там, вдалеке, не появится нечто ломающее эту чистоту. Пока этого не произошло можно носить белые одежды и верить в то, что они останутся такими же белыми всегда - ни пыль, ни зола не коснутся их. Но вот из тишины начинает биться сипатый клёкот птичьей стаи, насаженной на палку - знамение будущего их пиршества на земле. Там, где возникает предсказание - чертится незримый круг, внутри которого отныне существуют его участники, будь то влюблённые из Вероны, князь Олег или же царь Фиванский. Всё же, что находится вне этого круга, является их проекцией будущего. Оно пребывает за пределами действительного события. Вопрос: «Что?» в подобном случае, и для актёра и для зрителя перестаёт быть вопросом, знак вытягивается в восклицание - ! - остаётся лишь вопрос: «Каким образом?». Драма даётся персонажу как условия художественной жизни, актёру же она даётся как некий вызов или препятствие. Идущему по роли Эдипа, удержать тяжесть подобных обстоятельств не представляется возможным - при отказе от отстранения он будет раздавлен и побеждён трагедией, в то время как искусство актёра, есть искусство её преодоления. Вынести содержание драмы за скобки.. Каким образом сделать в последнюю секунду этот прыжок и оказаться над ней? Удержать её в вытянутых где-то с облака, быть Над ней - единственное спасение. Этот момент и есть «пауза в трагедии», то есть остановка времени, суть цель всякого творчества. Часть пятая. Персонажи Посреди сцены, в половину её - огромная, изъетая ржавью труба, предвестие нелёгких дней, несколько бочек в сторонке и стулья деревянные. Странное ощущение пустоты и космогонии в то же время, или в то же безвременье, вернее будет сказать. Внешний мир, лишённый последних признаков и моральных градаций - он холоден и спокоен, самое верное пространство для сакральных поисков, или для игры в ножички. В нём невозможно сочувствие, но лишь соучастие. Воин - почти юродивый в латах, разрубает телом своим воздух, и из него начинает литься прошлое, как кровь забытых героев Эллады - Хор фиванских старейшин. Заблудшие дети далёкой страны, прежние хозяева мира, теперь же гости чужого дома. Здесь это не художественный образ, но вполне объективная реальность. Греки, приехавшие в холодную Россию, растерянно озираются по сторонам, жмутся друг к другу, чеканят неистово слово своё родное - будто топот копыт звучат эти звуки сегодня, как и звучали в lV до нашей эры. Смешение языков, точка соприкосновения чужеземца с колыбелью этого текста. Хочется пригласить любезных сердцу людей к себе домой, напоить их чаем с баранками и долго-долго, до самого утра слушать песни и предания о подвигах, не понимать ни слова, в половине шестого пойти в ларёк за «Столичной», вернуться без шапки, с пачкой "Родопи" в кармане, подарить кому-то штопор и томик Блока на память.. Но, нужно возвращаться к театру. А тут, такое творится. Креонт - с листочками лавруши на голове, в хитоне красном являет себя народу. Случай редкого таланта к самосозерцанию. Кто ты?, - хочется привстать с кресла и спросить - Иль дар богов, иль дар небес? Креонт отводит глаза в сторону от лишних вопросов. Он напоминает короля из той шахматной партии Ласкер-Капабланка, который, самовольно прикинувшись пешкой, хотел дойти до восьмой линии и обернуться ферзём (или же - королевой, как кому по душе). Сквозь персонажа актёр несёт своё истинное начало, и невозможно понять где же он настоящий - в этом жеманстве, или же там, стоя на коленях перед Эдипом, в отчаянии, граничащем с высокой и опасной техникой бытия. С этим царедворцем опасно иметь дело, неизвестно что у него на уме. Иокаста - выразима вся в одном слове: Стать - в ней и вертикаль, и устремление в будущее, которое не всегда оказывается уместным. Умение обращаться с миром как с себе равным - в этом есть то, что Цветаева называла «аристократизмом души». Предполагая за этой женщиной непростой характер, хочется, тем не менее, прощать ей самые бедовые ошибки и дарить подсолнухи, на память о встречах. Домочадец - это укутанный в марлю монолог без лица. В нём есть определённая структура, дающая возможность существовать "пронзительно", то есть разрывая холст между сценой и зрителем. Если вслушиваться не в текст, но в самого актёра внимательным образом, можно понять, что речь его является не отражением личных чувств и переживаний (хотя они и являются импульсом к его началу), но именно рассказом о предмете находящемся не внутри него, но снаружи. Когда заканчиваются слова - остаётся дыхание животного (сравнимо с «Apocalypsis cum figuris» Гротовского), которое способно рассказать о человеке больше, чем сам человек. Крылатая дева - в её молчании есть та самая тайна женщин, которую они никогда не умеют хранить. И слава богу.. Пока вокруг неё тишина - она часть природы, но не человека. И если бы смерть пришла ко мне с такими перьями, то я предложил бы ей полетать вдвоём над Москвою ночку, перед тем как дыхнуть последнего. Два старых пастуха - люди одного весьма нелёгкого ремесла, потому как пастух бывшим не бывает. Один из них, с орлиным дюже носом, и камень за пол-Греции продать сумел бы - хитёр, шельма, небывало. У другого же гляди - вот-вот копытца вырастают фавна! Свирелькой забодает между строф - на рожки вымпел вывесит победный, и будет всё почти как у людей.. Присутствие посреди своего стада здесь и сейчас, чтобы никто не разбежался - означает и непременное наблюдение за самим собою со стороны. Это снова создаёт путь к отстранению, без которого немыслим этот сюжет. Их сцена - столь необходимый, и трудно воспринимаемый зрителем поначалу, переход жанра в комедию. И это начинает работать: в них возникает некая игровая одержимость. Такая лёгкая жимолости веточка на празднике урожая, сказал бы я, если бы можно было в театр со своим текстом. Хочется сестрицей третьей к ним на сцену как выбежать, как закричать что это я младенца Эдипа от смерти выходил - то-то скандалу бы учудилось! Двадцать пятый кадр: Брѣдущие - это принцип "Ненаказуемой анархии", в сознательном отказе от неё. Но я остаюсь на месте, я зрею их со стороны, в них - отголоски здорового дионисийства. (Я возвращаюсь к иному ритму прозы во всём своём существе. Я хочу научиться видеть человека, как видит его Создатель - так смотрит отец на своего ребёнка. Не осуждая. Любя ни за что. Продолжая вечер..) Эдип - великий комбинатор, запутавшийся в своих же нитках. Человек слышит предсказание, которое гласит, что он убъёт отца своего и станет мужем матери - чтобы избежать этого, он лишает тех, кого принимает за родителей, своей любви. Он покидает их дом, направляя свой мужицкий стан из Коринфа в изгнание. Но в данном случае побег имеет те же свойства, что и холм у Кэролла в "Алисе в стране чудес" - чем дальше ты от него уходишь, тем скорее к нему возвращаешься. Можно остаться с теми, в кого веришь, отказаться навсегда от гнева и женщин - то есть не прерывать жизнь чужую и не давать её никому взамен, но он не делает ни того, ни другого. Важнейший поворот его судьбы, будто лишённый собственной воли.. Именно от безволия человеческого уходит стремительно персонаж Эдипа. И он либо разбивается об него в конце пьесы, либо умудряется перепрыгнуть. (Некоторые старики называют этот феномен - техникой "психологического Шеста", представляющего из себя некую смысловую жердь, оперевшись о которую, актёр обретает верхнюю позицию по отношению к конфликту). Эдип встречает на пути своём провокацию, которой тут же и поддаётся - не бежит от неё, не подставляет другую щёку, но действует по законам Ненашей эры - убивает четверых, превышая тем самым личную статистику. И, на тебе! Один из них - отец! Торжество теории вероятности, литавр, шампанское.. Но это выяснится немножко позже. Хорошо хоть один успел убежать, а то лежать бы им всем у камушка ровно. Убить отца или убить соседа в запое - название этому действию одно и то же. Ворота для греха распахнуты отныне - жди гостей. Так Джим Моррисон, в песне "The End", бежит навстречу Дельфийскому предсказанию, но бежит к нему через творчество - The killer awoke before dawn, He put his boots on. He took a face from the ancient gallery.. He walked on down the hall, yeah. And he came to a door, And he looked inside. "Father?" "Yes son?" "I want to kill you! Mother, I want to.." И так далее, как умели делать это на полную музыку в 60-х прошлого века.. После - вопросы о "ходящем утром на четырёх", власть царская над народом, женитьба на ком-то до боли родном, чума свирепая и поиски виновного.. Остаётся всё та же проблема - способность к преодолению трагедии. В моменты отказа от рефлексии она решается, и возникает сияние - я вижу как Эдип, играя на саксофоне, заходит в накате джаза внутрь того чрева стального кита, который вскоре волной накроет последние надежды. Музыка из динамика будет бить взахлёст, Явь будет рушится до мурашек по венам, но, пока что - звучит "пауза". Здесь одиночество Эдипа становится лёгким, почти осязаемым, здесь возникает не жалость, но соучастие. Он не видит меня - я не вижу его - но мы вместе. Вертикаль его персонажа в том, что, узнав все тайны, он ослепляет себя не от отчаяния, но в залог будущего искупление, которое невозможно при отказе от жизни - дар, которому назначается отныне высшая цена. Вещий переход от язычества в Новый завет, до которого ещё не одна сотня лет, по сути. Об этой способности к настоящему поступку говорит и сам режиссёр. Туминас - из той породы людей, принадлежащих рыцарскому ордену, которые Театр, вернее сказать его идею, ставят, порой, превыше самого человека, то есть видят в человеке не его самого, но то, чем он мог бы стать. Если он не находит этого в актёре, он отворачивается - жестокость, без которой не может обойтись художник. Когда он сумеет снова обернуть эту жестокость против себя самого, что свойственно так его жизни, когда откажется от всего, прежде так верно найденного, он отыщет новый, неизвестный ещё никому язык, и я опять перестану понимать то, как он создаёт свой театр. Двѣнадцать выходит на улицу в чёрно-белую метель и, закрутив себе покрепче папироску, бредёт домой наедине с извечной загадкой Сфинкса. Спасибо за внимание, и да благословит господь сумевшего дочитать эти вирши.. Двѣнадцать

Впечатлило, особенно тех, кто сидит в партере на первых рядах. Лично я все время опасалась, что кто-то из актеров покалечится, либо неприятность случится со зрителями. Зрители это, конечно, отдельная история - ощущение, что приходят в театр подохать. Так, бедные, кашляли на все лады, что стыдно перед греками. Греки - выше всех похвал. Наши, само собой, обожаемые и самые лучшие.. Просто потрясающе сыграл Эльдар Трамов - прямиком от Софокла. Сюжет, если не знаете, впечатлит. И ооооч важно - кратко, часа 2 без антракта.

Жалко потраченных денег. Если кому-то очень хорошо и он решил испытать судьбу и погрузиться в тоску и хаос, это спектакль для них. К тому же у Туминаса давно идут повторы из одного спектакля в другой. Жалко было артистов.

Тиран Эдип, две девочки на сцене Счастливая эллинская семья Пройдёт лишь час и вот в смертельной пене Эдипа мать , она же и жена На зрителей покатится укором Катком судьбы неотвратимый рок Что б обьяснить, откуда страшным мором Чума в стране , где царь почти,что бог Правитель сам решил уйти от власти Он осознал , как много натворил Откуда в Фивах страшные напасти Кого здесь плебс кумиром сотворил И хлопал зал актерам и Софоклу Туминас убедил,что выход есть Ушёл тиран!! Что б было больше толку На бис пожалуйста, благую Эту весть

Спектакль «Царь Эдип» в Театре Вахтангова в постановке Римаса Туминаса представляет собой мистический плавильный котел, куда полетели и стальные кирасы древнегреческих воинов, мечи-ксифосы, коринфские шлемы с плюмажем, и золотые тиары царей, и белые пиджаки, и шляпы котелки, золотые саксофоны, бинты и марли, хитоны, перья, ржавые трубы, туманы, лавровые ветви и даже греческий хор. Все это перемешалось, переплавилось между собой, приняло причудливые формы и обрушилось на зрителя огнедышащей лавой человеческих страстей.Режиссёр использует всевозможные средства воздействия на зрительское внимание.Переплетение времени в разности одежд максимально приближают действие к сегодняшнему зрителю.Всё, что находится на сцене, и все, кто находится на сцене, помогают режиссеру настроить и включить мощную подачу искрящегося актёрского электричества со сцены в зрительный зал.На огромной сцене возлежит огромная ржавая труба. Символический каток Судьбы, который подминает под себя всех независимо от пола и возраста, и женщин, и мужчин, и стариков, и детей. Зритель, ощущает на себе его фантомную чугунную тяжесть и непроизвольно вдавливается в спинку кресла, стараясь отпрянуть, избежать, скрыться от осознания неотвратимости и неизбежности Рока. И вместе с героями, попавшими под каток Судьбы, испытывает чувство звенящего одиночества и ужасающей беспомощности.Происходящее на сцене очень сложно и тяжело видеть и принимать.Образ царя Эдипа – правителя Фив, почитаемого народом, любящего мужа и нежного отца, Виктор Добронравов рисует уверенными, властными, точными, мужскими брутальными мазками. Дамокловым мечом висит над Эдипом роковое предсказание дельфийского оракула - «убьёт отца, женится на матери».Евгений Князев великолепен в роли слепого мудреца Тиресия, которого царь Эдип призвал к себе, надеясь получить из его уст предсказание, которое поможет найти убийцу царя Лая и остановить мор в Фивах. Князев настолько харизматичен, свободен и лёгок в образе прорицателя, что в течение всей сцены именно на нём сфокусировано мощное и напряженное зрительское внимание.Людмиле Максаковой досталась психологически чудовищно сложная роль. Иокаста – мать Эдипа, жена Эдипа и мать двух их сыновей и двух дочерей. Невозможно поверить, но без заламывания рук, без излишней драматизации и эффектных визуальных телодвижений, свойственных накалу переживаемых чувств, Максакова блистательно справляется с задачей и убийственно пронзительно передает состояние душевного ада в который ввергнута несчастная женщина. Максакова скупа в движениях, но безукоризненно точна в лаконизме своего блестящего актерского мастерства.Её Иокаста обольстительно женственна со своим мужем Эдипом, и сцена, в которой он припадает к её ногам, прося совета, получилась чрезвычайно чувственной. Перед нами Мужчина и Женщина, скреплённые узами любви. И в то же время что-то материнское проскальзывает в её жестах, нежных поглаживаниях. От этого немыслимого контраста становится страшно…Как распятая белая птица распростёрта она на ржавом боку страшной трубы. Лучи света направленые на неё, делают силуэт актрисы сияющим, лишённым земного притяжения. Но взлететь она уже не может. Она ещё не знает, она ещё отталкивает от себя всеми силами приближение мига трагической правды, но невидимые крылья за её спиной уже бессильно сложены, сопротивляться злому Року она уже бессильна. А с противоположного конца к ней медленно и безжалостно приближается Крылатая Дева-пифия со страшно распахнутыми, кажущимися бездонными в угольной черноте, крыльями.Безупречны и все остальные актёрские работы.Музыка в этом спектакле необыкновенно хороший помощник режиссёрскому замыслу. В каких-то моментах она налетает с ураганной силой, буквально сбивая с ног, или взлетает к небу стоном золотого саксофона, или стучит как сердце, человека объятого смертельным ужасом. Музыка и ритмика античного ямбического триметра, которым написан текст трагедии, органично образуют великолепный звуковой фон спектакля.Очень удачной находкой можно назвать звучание фрагментов греческой речи (хор) с синхронным переводом в виде субтитров на специальном экране. На этом языке говорили древние боги Олимпа!Трагедия Софокла имеет горький вкус, но в то же время омывает сердце чистой водой глубокого сопереживания. Казалось бы, что вся история должна подводить к обязательному осуждению или злой насмешке, но она вынимает из глубин души другое чувство – искреннее сострадание к злосчастным судьбам царя Эдипа и несчастной Иокасты. Достоинство, с которым герои принимают и безропотно подчиняются, наконец, воле богов, после всех совершенных ими и не ими ошибок, достойно уважения.Хор. Строфа 1.Дай, Рок, всечасно мне блюсти. Во всем святую чистоту. И слов и дел, согласно мудрым Законам, свыше порожденным!?? ?????, ?????? ??? ?? ???????????. ??? ???? ??????????. ??? ?? ????? ??? ??? ???????, ??????? ?? ?? ???? ??????, ?????????????? ????!«Мактуб. Так записано».Да будет воля Твоя, Господи, яко на небеси и на земли…

Спектакль идеальный практически по всем пунктам. Он сделан по-европейски просто - скромные декорации, красивые, но строгие костюмы, весь акцент - на тексте и на актёрской игре. Как всегда у Туминаса идеально выстроены мизансцены - даже когда на сцене много актёров, каждый чем-то занят и продолжает находиться в роли. Несмотря на то, что история известна всем, спектакль смотрится на одном дыхании - как захватывающий триллер. И хотя тема спектакля и финал довольно гнетущие, после остаётся какое-то светлое и приятное ощущение.