Прекрасная игра двух ведущих актеров спасает спектакль. Пьеса и постановка не слишком удачные.

Супер!!! и декорации и постановка и игра актёров!!!

Спектакль довольно не плох. Немного, конечно, затянуто. Немного не хватает юмора. Хотя сцены смешные есть. Зал действительно смеялся. Хотелось побольше эмоций испытать. Актеры играют хорошо!

Рассказ может быть и интересный, но спектакль получился сумбурный. Бывший муж слишком долго бегает в трико демонстрируя слишком упитанную фигуру. Также он издает непонятные звуки принимая алкоголь и вызывая оживление в зале. Непонятно кто положительный герой.

Спектакль держится на игре Виталия Крылова. Но, судя по программке, главная героиня - неверная жена!.. Игра актрисы весьма сомнительна, видно, что ей не интересна эта роль, но тогда это неуважение к зрителям. Спектакль заявлен как искромётный чеховский водевиль. А получилась трагедия. Ни о какой искромётности речи нет! Чеховская изящность вообще отсутствует. . Если бы поставить Чехова с любовью к нему, то получилось бы великолепно. А так - пошловато. Очень жаль!

Невыносимо было сидеть и дожидаться окончания. Не припомню спектаклей хуже. Не смешно, не грустно. Нельзя обвинять актёров. Возможно, такой бездарный сюжет они вытягивают своими "аншлаговскими" миниатюрами, вызывая аплодисменты. Но это определенно не радует, а лишь более раздосаживает. В который раз убеждаюсь, не получаются спектакли по малоизвестным литературным произведениям.

Спектакль понравился, несмотря на грустный сюжет спектакль смешной,забавный, актеры играют хорошо. От души посмеялись, Великолепен Богданов, сильный актер с большой буквы. с удовольствием схожу на другие его спектакли.

ИЗ ЦИКЛА "ЗОЛОТОЙ СОФИТ - 2008". МНОГОСЛОВНО, НО НЕ БЕССМЫСЛЕННО Если о мертвых принято говорить либо хорошо, либо ничего, то о «ЖИВОМ товаре» - последней премьере т-ра им. Комиссаржевской - лично я могу говорить только плохо. Ничего не сказать, в данном случае, нельзя, т. к., облачившись в шкуру обозревателя, нельзя демонстративно обходить стороной то или иное заметное явление в сфере обзора. Работа - вне всяких сомнений, заслуженного – режиссера Игоря Коняева в Комиссаржевке стала еще одним камнем преткновения среди театралов. Она, конечно же, не столь ярка и помпезна, как фокинская «Женитьба», но так же далека от авторского материала (в данном случае от чеховских миниатюр, примитивно склеенных и без особого труда со стороны инсценировщика – все того же Коняева – сшитых). Лаконичного Чехова нью-драматург растянул точно гармошку. Обильно дополнив известные мотивы отсебятиной, многократно переходящей в какофонию – неблагозвучие, а также сценическую самодеятельность (один канкан, в исполнении актрис легкого поведения, чего стоит). Хорошие актеры – премьеры театра: Богданов и Игумнова, а также несмотря ни на что справившийся с первой своей главной ролью Крылов, - положения не спасают. Наоборот, усугубляют. Та же Игумнова выглядит растерянной, не совсем понимающей, как поступить. Она, то и дело, выступает в роли показательного набоковского хамелеона-дальтоника, играя вместо драмы комедию, но чаще трагедию – там, где и по сюжету и по общей задумке необходимо «играть» водевиль. Тон водевиля – своей легкомысленностью, в том числе говоря о подходе к роли, задает Богданов. Ощущение: любимца комиссаржевцев прямо-таки заставили играть данную «лабуду». Именно слова «лабуда» кажется так и вырывается из уст актера. Ему то ли стыдно за свое участие в коняевском ассорти, то ли все по барабану, в смысле: «Что вы от меня хотите? Играю и играю». Но тут самое время отвлечься от конкретного действия (преимущественно - озвученного бездействия) и вспомнить, что у театра, как у подвижного, изменчивого мира, для любого рецензента всегда есть своя жирная, таящая подвох фига. Даже великие и превеликие (иных уж нет, а те далече) иногда позволяли себе среди рутинных будней расслабиться на сцене, но имели дар мобилизации и полной концентрации на образе в момент «торжественных», карьероопределяющих показов. Уж не знаю, чем покорил умы и сердца театрального судейства Бугров Иван Петрович (знать бы, на каких – умственных или сердечных показателях базируется мнение жюри), но Владимир Аркадьевич Богданов, исполняющий его роль, не только был положительно отмечен, но и попал в семерку соискателей главного в Питере актерского трофея. Но тут уж – либо «на вкус и цвет», либо в актерской игре произошла, как говорили во времена оны, кардинальная перестройка. На премьерных показах было ощущение: «Живой товар» - мертвый Чехов. В свете вышесказанного, полагаю, ясно: в театре «покойник» порой имеет возможность не только казаться живым, но и таковым становиться. Дай бог, чтобы так было и с данной постановкой. Чтобы не было ощущения, что постановщик знатно отдохнул после другой своей едва ли не выдающейся работы – в театре-фестивале «Балтийский дом».

ИЗ ЦИКЛА "ЗОЛОТОЙ СОФИТ - 2008". МНОГОСЛОВНО, НО НЕ БЕССМЫСЛЕННО

Треугольный Чехов (заметки киноведа о спектакле Игоря Коняева «Живой товар») Являясь профессиональным кинозрителем, я страсть как не люблю театральных премьер. В отличие от кино, представляющего зрителю законченный и неизменный продукт, театральные премьеры сродни унизительным тест-просмотрам на киностудиях. Где продюсеры и прокатчики настойчиво выясняют у целевой аудитории, на сколько минут нужно сократить режиссёрскую версию, чтобы в зале не зевали от скуки, и не стоит ли вообще переснять финал, где героя не убьют, а напротив, женят на итальянской графине. Премьеры сценические, в силу самой природы театра, как живого организма, подверженного непосредственному эмоциональному взаимообмену с таким же живым залом, невольно выполняют ту же самую функцию. Никто не говорит об этом вслух. Но режиссёр на каждом спектакле с замиранием сердца приглядывается и прислушивается к реакциям публики, чтоб скорректировать мизансцены и переставить смысловые акценты. Актёры пробуют свои ударные реплики «на вкус», раз за разом срывая всё более бурные и продолжительные аплодисменты. Осветители, костюмеры и реквизиторы оттачивают быстроту реакции на ритм сценического действа. И так далее. В результате этих совместных усилий спектакль из нелепого «гадкого утёнка» к десятому-двенадцатому представлению может вырасти в «прекрасного лебедя» и, наконец, зажить собственной жизнью, от первоначальных замыслов постановщика совершенно независимой. Старый фильм с Аркадием Райкиным так и назывался – «Волшебная сила искусства». По изложенным выше причинам я отчаянно сопротивлялся просьбам жены посетить премьеру очередной сценической фантазии на темы чеховских рассказов под названием «Живой товар», которое, по-моему, более подошло бы голливудскому боевику о секс-траффике из Восточной Европы, чем милейшему доктору Антону Павловичу. Но, как известно, любимые женщины умеют настоять на своём, и я оказался в бельэтаже Театра им. В.Ф.Комиссаржевской на ближайшем представлении пьесы Игоря Коняева по чеховским мотивам в его же постановке. Коняев – режиссёр опытный и успешный, получивший «Золотую маску» за постановку «Московского хора» на сцене театра своего учителя Льва Додина. Поэтому подозревать его в стремлении сорвать лёгкий успех, коммерциализировав чеховское наследие, было бы некорректно. Но понять, почему сегодня он выбрал из всего 30-томного классика именно ранние легкомысленные юморески Антоши Чехонте, стало просто-напросто главным побудительным мотивом (и главным самооправданием) моего посещения премьерного спектакля, вопреки собственным привычкам. Первая же сцена спектакля меня встревожила и насторожила. Из ложи появился Писатель/Автор (засл. арт. РФ Евгений Иванов), вступивший в диалог с главным героем. «Какой банальный постмодернистский штамп!» - зевая подумал я, - «В кино этот приём отыграли уже в 60-е всей французской «новой волной» с Годаром во главе, а не далее, как в прошлом году голландский маргинал Алекс ван Ванмердам ещё раз проэксплуатировал диалог персонажа с автором в своём фестивальном «Официанте»…» Но развернувшееся вслед за знакомством с Писателем и его конфидентом Гришей Грохольским водевильное действо отвлекло от язвительных критических размышлений. Итак, флэшбэк. Неудачно застрелившийся в прологе молодой повеса Грохольский (первая главная роль молодого актёра Владимира Крылова) рассказывает Писателю и нам, зрителям, историю своего «падения». Завязка его истории, собственно, и есть рассказ Антоши Чехонте «Живой товар». Банальнейший любовный треугольник: уездная Мисс Урюпинск по имени Лиза (засл. арт. РФ Евгения Игумнова), страстно влюблённый в неё плэйбой Грохольский и «рогатый» муж, лысый чиновник в виц-мундире Бугров (засл. арт. РФ Владимир Богданов). Сгорающий от страсти Гриша, будучи застукан Бугровым на месте преступления, во внезапном душевном порыве предлагает униженному чиновнику компенсацию за потерю горячо любимой жены. Бугров, казалось бы, всерьёз переживает личную трагедию, но назойливость Грохольского вдруг открывает перед ним такие перспективы, что не могли пригрезиться провинциальной канцелярской крысе и в самых смелых мечтах… Восхитительный Богданов срывает овацию зала финальной репликой своего «мучающегося» героя. Грохольский: Хотите... пятьдесят тысяч? Иван Петрович, умоляю... Это не подкуп, не купля... Я хочу только жертвой со своей стороны загладить хоть несколько вашу неизмеримую потерю... Хотите сто тысяч? Я готов! Сто тысяч хотите? Примите от меня эту жертву! Умоляю вас! Вы снимете с моей совести тяжесть. Прошу вас! Иван Петрович! Не мучайте! Хотите сто тысяч? Бугров (после мхатовской паузы глухим голосом охрипшего быка...). Мм... Полтораста тысяч! Искромётный чеховский водевиль. Трагедия выворачивается наизнанку и заставляет нас искренне хохотать над меленькими и меркантильными страстишками убогих и заурядных провинциальных людишек. Но если рассказ Чехова завершается счастливым превращением Бугрова в «нового русского», то в пьесе Коняева эта история - лишь первый акт «человеческой комедии». Окрылённый «победой» Грохольский увозит Лизу в Крым, на свою маленькую дачу под Феодосией. И здесь в чистый водевиль вторгаются совсем несвойственные жанру надрывные нотки. Освободившись от тирана-Бугрова, Лиза – существо абсолютно одномерное и примитивное – оказывается, не может существовать и с Грохольским. Снедаемый страстью богатый бездельник не может дать ей ничего, кроме бесконечного и бессмысленного обожания и восхищения. Запертая на крымской даче бывшая Мисс Урюпинск откровенно скучает и раздражается. Но по законам водевиля, в дачу визави вдруг въезжает никто иной, как Бугров с сыном Мишуткой, которого даже за полтораста тысяч он неверной жене не уступил. Второй акт истории любовного треугольника завершается тем, что страдающий плэйбой Грохольский вновь пытается откупиться от развращённого халявой нувориша и дарит ему собственное имение, лишь бы Бугров убрался с глаз долой, оставив его наедине с обожаемой Лизой. Но теперь уже Лиза, при всей своей безмозглости, совершает решительный поступок и бросает измотавшего её своим навязчивым обожанием Грохольского. Бугров со всем его хамством и тиранством кажется ей в качестве помещика более приемлимой партией. Третий акт этого водевиля, хотя и соблюдает жанровые правила, но уже беременен той трагикомедией, которую мы наблюдали в прологе. Спившийся, проигравшийся и окончательно разорившийся Грохольский приезжает в своё бывшее поместье, чтоб «хоть одним глазком поглядеть на любимую и обожаемую». Закономерный финал: он становится приживалкой-клоуном при вошедшем во вкус помещичьей жизни Бугрове. В эпилоге Гриша оправдывается перед Писателем в своей невозможности что либо изменить в сложившейся обстановке тем, что Лизе вновь наскучил тиранический Бугров, и ныне она ожидает ребёнка от него, Грохольского. Раздражённый нелепостью и бессмысленностью этой истории Писатель скомканно прощается со своим конфидентом и покидает зал. Занавес… Возникает самый дурацкий вопрос, который только может возникнуть после просмотра спектакля или фильма: что хотел сказать нам Автор (а в том, что спектакль этот совершенно авторский, нет никаких сомнений) своим произведением? Ответ первый и очевидный: крепкий профессионал Коняев хотел поставить «крепкую» грустную комедию в духе лучших фильмов Георгия Данелия («Не горюй!», «Афоня») или Вуди Аллена («Энни Холл», «Манхэттен»), для чего и была взята беспроигрышная литературная основа – почти забытые, но пронзительные рассказы Чехова. Но при этом ответе остаётся непонятной фигура Писателя. Неужели он понадобился постановщику только для того, чтоб помочь раскрыться молодому и ещё не очень опытному актёру Владимиру Крылову? Однако, глядя на актёра в сценах его диалогов с Бугровым – Владимиром Богдановым, актёром опытнейшим и самым в спектакле филигранным, понимаешь, что у Крылова великолепная сценическая энергетика, и отыгрывает он бурные эмоции провинциального плэйбоя совершенно органично и «без костылей». Точно также, как изумительно органично существует в состоянии пронзительного и бескорыстного идиотизма Евгения Игумнова – Лиза. Более достоверным мне кажется второй ответ, хотя и предположу, что профессиональные театроведы объявят меня «заумником» и искателем чёрных кошек в тёмной комнате. Тем не менее, имея за плечами солидный опыт прочтения всевозможных авторских «мэсседжей» в разнообразном Авторском кино, рискну применить свою методику к спектаклю Игоря Коняева. Мне кажется, что Автор делал эту работу не только о страстях человеческих, не только и не столько об извечных русских нравах, которые воспроизводятся из эпохи в эпоху (чем Бугров в белой шляпе и с сигарой не пародия на недавние малиновые пиджаки и золотые цепи толщиной в палец?). Пьеса Игоря Коняева гораздо больше рассказывает нам о самом Чехове, вернее о том, как из легкомысленного и язвительного Антоши Чехонте произошёл Антон Павлович Чехов – автор «Чайки» и «Трёх сестёр», человек изменивший театр ХХ века. Отсюда и необходимость присутствия на сцене заезженного и изжёванного пост-модернистами Писателя/Автора, который у Коняева не вмешивается в действие, не спорит, но внимательно наблюдает за персонажами и, к собственному удивлению и даже раздражению, открывает за водевильной, фарсовой оболочкой подкладку обыкновенной трагедии. Именно для анализа чеховских творческих метаморфоз понадобилась автору максимально очищенная от подробностей ситуация «любовного треугольника», которая будет исследоваться Чеховым в разных обстоятельствах всю его творческую жизнь. От «Живого товара» до «Чайки» и «Пьесы без названия». В спектакле практически и есть только три действующих лица – Грохольский, Бугров и Лиза. Все остальные персонажи по-голливудски называются supporting actors – «поддерживающие актёры». Их функции прикладные и декоративные, они лишь провоцируют стороны «треугольника» на выявление скрытых в глубине страстей. То же самое должны делать и декорации, но здесь, на мой взгляд, у Автора «промашечка вышла». Три гигантских двери в духе проектов несравненного Церетели отделяют авансцену от заднего плана. Процентов семьдесят действия происходит именно на авансцене, и создаётся впечатление, что за дверями должно находиться такое же необъятное пространство. Но когда актёры, прилагая немалые усилия, эти двери распахивают, то в двух метрах в глубину висит ослепительно подсвеченный задник. Такое сценическое решение, организованное в стиле монументального минимализма, в результате «давит» актёров, заставляя их излишне форсировать эмоции, чтоб зал заметил тщедушных персонажей на фоне циклопических художественных конструкций. К несчастью, в театре, в отличие от кино, нет такого инструмента, как крупный план… Но вернёмся к моим аргументам в пользу «тайной» биографии Чехова. Чтоб подтвердить свои непосредственные впечатления от спектакля, дома я полез в интернет, ища информацию по ключевым словам Чехов и Грохольский. И вот, что выдала мне всемирная паутина. Рассказ «Живой товар» был написан 22-летним Антошей Чехонте по случаю из жизни его гимназического приятеля Грохольского, бывавшего в гостях в Мелихове. Не изменив фамилии персонажа, Чехов довел жизненную ситуацию до логического предела, вдоволь посмеявшись над незадачливым однокашником. А вскоре Грохольский покончил с собой от несчастной любви. Случай произвёл на писателя огромное впечатление. Фамилия эта появится в его творчестве ещё раз, в «Чайке» Тригорин вспомнит «уютную усадьбу Грохольского». Уверен, что и Игорь Коняев, готовя свою пьесу, проводил мониторинг взаимосвязей Писателя и Персонажа по сходной методике. Но даже если у него всё это получилось совсем по другим причинам и с другим «мэсседжем», оставляю за собой право толковать постановку именно так. Как историю взросления Антоши Чехонте и превращения его в Антона Павловича Чехова. Писатель в спектакле покидает в финале сцену именно потому, что более не может писать беззаботные водевили. Весёлые случаи из жизни, оказывается, имеют «второе дно», тот самый пресловутый подтекст, который выуживают и трактуют на разные лады постановщики «Трёх сестёр» и «Вишнёвого сада» вот уже более ста лет подряд. О том, как впервые нашёл этот подтекст сам Чехов, очень точно и прочувствованно поведал нам в своём «Живом товаре» Игорь Коняев и актёры театра им. В.Ф.Комиссаржевской. При всех огрехах постановочной части спектакль уже живёт и всё более и более обживается исполнителями и режиссёром. Несомненно, удачное и оригинальное обновление репертуара. Дмитрий Генералов