Смотрела постановку Фоменко 20 лет назад. Новая постановка в Маяковке ни в какое сравнение не идет с тем спектаклем.

Этот спектакль - редкостное занудство. Непонятно огромный стол занимает 3/4 сцены, актеры играют на узкой полосе у рампы - зачем этот кошмар? С трудом дождалась антракта и сбежала. Режиссера нужно отвести в детский Театриум на Серпуховке, чтобы он увидел, что такое настоящее театральное действо.

Ну до постановки А.Гончарова этому "зрелищу" крайне далеко!Участие Филиппова (в той же роли) и Немоляевой (в роли Кухарки) всего лишь напоминает о некогда гениальном Гончаровском спектакле.Все остальное-полная чушь и муть.Косталевский явно не в своей тарелке.Остальные вообще отстой,как и режиссура.Свидетельство тому огромное количество уходящих со спектакля зрителей.И этим все сказано.Ходить не стоит.

Замечательный классический спектакль – шикарные и игра актеров (и маститых, и молодежи), и костюмы, и декорации. Карбаускису – браво! Грустно только, что Заслуженные теперь все больше Мужики, Кухарки и Камердинеры...

Если вы опаздываете на спектакль Миндаугаса Карбаускиса "Плоды просвещения", то вам повезло идите на второе действие. А на первое нужно тем у кого расшатана психика, т.к. оно вас успокоит и усыпит))). Первый акт не возможно вынести, затянуто, усыпляющая музыка, многие спали, а после антракта ушли, это была их ошибка!

Яркая искрометная комедия на злобу дня! Поставлено и сыграно просто великолепно!!! В лучших традициях школы П. Н. Фоменко. Но это не восстановленная версия легендарного спектакля, это новый спектакль! Невероятная Наталья Палагушкина, ее героиня - смешная и трогательная, тот самый удивительный женский характер, на котором держится Земля Русская! Прекрасные звезды Маяковки: Игорь Костолевский, Татьяна Аугшкап играют смешно до коликов! Новые "Плоды просвещения" обязательны к просмотру!

На первом этаже театра им. Вл. Маяковского, справа от входа, в конце коридора, в углу стоит гримерный столик – трельяж. Никто в него не смотрится, да и на него не смотрит – поднимаются скорее наверх. Зеркало ступеньками выше, напротив, популярно до чрезвычайности. Как в пушкинской сказке зеркало это говорит и показывает. В нем и прошлое, и настоящее, и, иной раз кажется, что и будущее разглядеть можно. Зеркало это – театр. Он то жизнь отражает, то натиск тех, кто пытается его четкость подправить. Фото ретушируют, фильмы «режут», из книг и песен слова вымарывают, вот и иные спектакли пытаются выправить. За занавесом скрывают не только интриги, – «занавешивают» спектакли и целые театры. На зеркало не пеняют, ему вменяют статьи уголовного кодекса, оскорбленные чувства, «оскверненные предметы почитания»… Или, попросту, бьют зеркала, разучившиеся льстить. Разбитые зеркала – плохая примета. Примета времени. Угол отражения обтачивают, не заботясь об угле собственного падения. Но несколько непокладистых театральных зеркал все же хранят, глядят на них (т.е. на себя в них) изредка и с отвращением (стало быть, узнают). А без зеркала, как разберешь, жив ли дышащий на него или…? Режиссер Миндаугас Карбаускис, взявшись за постановку пьесы Л.Н. Толстого «Плоды просвещения», предложил зрителям фокус с тремя зеркалами: зеркалом жизни, зеркалом сцены и просто зеркалом. Пространство, созданное выдающимся сценографом Сергеем Бархиным, обрамлено: во всю сцену рама «схватывает» спектакль, превращая каждое явление в нем в картину. Играют здесь подобающе – картинно, как на жанровых полотнах Павла Федотова. В интродукции спектакля – портретная галерея образов, каждому из персонажей режиссер придумал свой «выход», свою характерную черту, проявляющуюся в том, как каждый из них держит себя перед зеркалом. На «четвертую стену» здесь одни поплевывают, чтобы потом протереть ее, другие вертятся перед ней, третьи пугаются собственного отражения. Молодые красуются, пожилые всматриваются; молодость бросает на зеркало быстрый довольный взгляд и жить торопится; старость грустно качает головой или безуспешно хорохорится перед испорченным временем отражением. Порой в глазах двоится: старость видит былую молодость, молодость пугается, замечая приметы «возраста»… Из множества подобных этюдов, придуманных режиссером, состоит спектакль, но тем «зеркальные мотивы» не исчерпываются. В программке «Плодов просвещения» нет указания для зрителя о жанре спектакля. Есть лишь краткое и исчерпывающее: «посвящается П.Н. Фоменко». Одноименный спектакль учителя Миндаугаса Карбаускиса, да и просто Учителя, шел на этой сцене почти 30 лет и заслужил эпитет «легендарный». Продолжит ли нынешняя постановка легенду покажет время, но без «пересказа» не обошлось. Многие участники нынешней премьеры были заняты в спектакле П.Н. Фоменко и либо сохранили свои роли как Михаил Филиппов (профессор Кругосветлов) и Галина Анисимова (толстая барыня), либо примерили на себя образы других персонажей: Игорь Костолевский из сына Звездинцева вырос в отца, а Светлана Немоляева, игравшая когда-то жену отставного поручика-спирита, на этот раз выбрала роль кухарки, превратив свой «эпизод» в одно из самых ярких впечатлений спектакля. Есть в новых «Плодах…» и намеренные заимствования и детали из спектакля-предшественника, которые с удовольствием считываются зрителями, помнящими ту постановку. Одно из первых авторских названий пьесы - «Ниточка оборвалась», в театре им. Вл. Маяковского «дней связующую нить» не обрывают, длят. «Театр - не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло», - говорил тот, чье имя носит теперь бывший Театр Революции. Это вполне справедливо и для нынешней премьеры, в которой, однако, и через бинокль не разглядеть актуальности. Репетируя пьесу, в основе которой сатира на увлечение спиритизмом и прочими сверхъестественными забавами, режиссер, уверена, не ставил цели высказаться о том, что верх взяли «телепаты, буддисты, спириты, препараты, фрейдисты, неврологи, психопаты». Без сверхъестественного, тем не менее, не обошлось. Именно так играют в этом спектакле артисты, все до одного. Играют «сверх», т.е. не естественно. Переигрывают, но это нельзя поставить им в упрек. «Плоды…» беспрекословно следуют ремаркам и указаниям автора, задумавшего эту пьесу для домашнего спектакля и не любившего ее. Перед зрителем за три с половиной часа раскрываются все авторские скобки, замечания курсивом, примечания к внешнему облику персонажей (костюмы, созданные Натальей Войновой по модным журналам той эпохи, заслуживают отдельной выставки); и даже вальсу Л.Н. Толстого (в аранжировке Гиедрюса Пускунигиса) здесь находится время. Если у автора Звездинцев-старший – мягкий, приятный джентльмен, то незачем уточнять, что актеру Игорю Костолевскому не приходится прилагать особых усилий в этой роли, - аплодисменты здесь обеспечены, и это справедливо, но не ново. Жена Звездинцева молодящаяся раздражительная дама (по указанию автора), и актриса Татьяна Аугшкап, натравливая декоративную собачку на слуг, начинает лаять вместо нее, убедительно и точно по тексту. Дочери Звездинцевых Бетси предусмотрены распущенные манеры, подражающие мужским, и pince-nez, и актриса Валерия Куликова достойно воплощает этот образ. И так далее по программке можно искать отличия от первоисточника и не находить. Ни отличий, ни чего-то более интересного, чем зеркальное отражение текста т.е. копирование. Нельзя не отметить, однако, достойные актерские работы камердинера в исполнении Ефима Байковского и крестьян-ходоков (Игорь Марычев, Виктор Запорожский, Сергей Удовик), которых автор «рассчитал» на первого, второго, третьего и только в тексте пьесы указал их имена – примета времени: для господ «люди» идут на счет, имяреками... «Плоды просвещения» - искусная иллюстрация к пьесе, книжка - раскладушка по ней, подарочное издание с золотым тиснением. В «Год литературы» это приветствуется, да и в остальное время прощается, ибо спектакли «в помощь школе» редки, а «новые формы» и прочтения частенько отпугивают учителей. «Плоды…» читают вслух, с чувством и толком, четко (даже крестьяне в спектакле, над немыслимыми речевыми оборотами которых особенно трудился автор, все свои «двистительно» и «таперича» произносят согласно всем канонам сценической речи) и громко, жесты и интонации – в ассортименте. Здесь, чувствуется, прорабатывали каждую реплику, носились с ней как буфетчик Яков (Игорь Евтушенко), постоянно пересчитывающий ложечки. Сервировка хороша, и скатерть кипенно-бела, но за высокими спинками стульев не видно сотрапезников. Есть и что играть, и кому, но нет ни ансамбля, ни общей темы. Здесь в дотошности решили не уступить автору, увлеклись разбором и внешними деталями, желая заставить зрителя всматриваться в спектакль, реагировать на «мелочи» и «штришки». Их много, даже слишком, так что «куренка, скажем, и того выпустить некуда», и они милы. Но чего это детали и ради чего, пока разглядеть не удалось. Нет в спектакле отражения «двистительности», но ненасытная на политический контекст публика его домысливает, слыша: «Народ слабый. Жалеть надо», или «Да, как еще мы далеки от Европы!», а когда звучит: «Я употреблю свой способ, который я демонстрировал в Одессе», зрителям и вовсе мерещится что-то совсем уж зазеркальное. На сцене размещен огромный стол-подиум для спиритического сеанса. Предыдущий спектакль Миндаугаса Карбаускиса «Кант» тоже был «застольным», но вместо «шведского стола» - искусный table-talk из трех блюд - «слова, слова, слова». И публика была заворожена, загипнотизирована ими. «Кант» был самым настоящим «спиритическим сеансом», праздником духа и мысли. В «Плодах просвещения» гипнозу подвергаются только обитатели сцены, зрители же остаются неподдающимися. Впрочем, среди двадцати двух персонажей публике не трудно найти себе созвучных. В первом замедленном акте зритель чувствует себя артельщиком от Бурдье (Юрий Лободенко), заснувшим в прихожей в ожидании господ. Во втором, когда участники сеанса решают кто же будет «усыплять» медиума, зритель принимает на свой счет реплику: «Садись и отдавайся чувству. А сам ничего не думай» и, если не спит, то бодрствует. Пережить неспешность первого действия стоит ради второго. В нем примечателен трогательный дуэт кухарки и старого повара, Светланы Немоляевой и Расми Джабраилова. Они «зеркалят», расцвечивают, предрекают судьбу другой пока блеклой (по молодости?) парочки горничной Тани (Наталья Палагушкина) и буфетного мужика Семена (Алексей Сергеев). Выход на сцену Немоляевой, пожалуй, самый эффектный в спектакле. Лучистая (то ли костюм, то ли свет, а, вернее всего, аура актрисы тому причиной) выходит она под звуки романса О.Кремье «Когда умирает любовь» и надо ли говорить, что затмевает собою всех. Это единственный «отраженный» свет в спектакле, который греет. В ее репликах нет ни слова о любви, как и положено кухарке, она говорит о профессиональном, о том, как «жрут», «запивают» и «запузыривают» на фортепианах господа, но актриса сообщает зрителям гораздо больше, чем предписанный ей текст. Рамка спектакля оказалась уже той, что установлена на сцене. Актеры время от времени переступают рамку сцены, даже выходят в зал, а спектакль, кажется, боится выйти за рамки. Он обрамлен, скован рамками пьесы и спектакля П.Н. Фоменко. Все прочие театральные достижения, в т.ч. и достижения самого Миндаугаса Карбаускиса, всегда отличавшегося особым литературным слухом и каким-то «сверхчувственным» восприятием текстов, вынесены за эти рамки, сосланы со сцены. Режиссер, которого иной раз в восторге от спектакля можно было назвать медиумом, здесь вдруг оказался медиатором, посредником между пьесой, ее прошлой постановкой и нынешней публикой. Ярлык «медиум» перекочевал на спектакль – он получился чем-то средним. И середина эта пока даже не позолочена. Зеркальность – решение и основа спектакля. Отражения – коварная вещь полная иллюзий; в них все наоборот и в обратном направлении. Но, если не вдаваться в физику и кэрролловское зазеркалье, то зеркало это еще и просто красиво. И не столько оно, сколько его рама, как на афише спектакля, на которой доминирует помпезная золоченая рама, у основания которой притулились маска комедии и амуры. Да и «Плоды просвещения» вполне способны украсить репертуар. Внешней своей отделкой: фамилиями любимых актеров и режиссера, декорацией, песнями (во второй акт вписан немыслимый для реалий господского дома XIX века дивертисмент – в людской кухне крестьяне песнь заводят «Когда б имел златые горы…», но крестьян не выгоняют, публика заступается аплодисментами), а кого-то может быть и автор привлечет. Его портрет явлен на афише (как всегда у театра– талантливой), его же по виду напоминает раздваивающийся портрет крестьянина с окладистой бородой в цилиндре и лаптях, с тростью и кружкой для подаяний. Опростившийся граф, ратовавший за облегчение жизни крестьянства и отмену сословных привилегий, написал не столько комедию о нравах, сколько нравоучительную пьесу. В ней множество повторов, длиннот и наставлений. В ней зеркало нравов той поры и зеркало неизбежности русской революции. Одни заняты шарадами и «спиритичеством» на блюдцах, другие пьют из блюдец чай, одних тревожит земельный вопрос, другие философствуют о внеземном. Кульминация спектакля – спиритический сеанс - почти весь происходит в темноте. «Посадили меня, свет потушили, велели спать», - так в иные минуты думают и зрители. Крики, шумы, свечи, суета сует, «Гросман вибрирует», - а нет на сцене ни магии, ни трюка. А разоблачение есть. Зазеркальем в пьесе оказывалась людская господского дома, слуги были отражением своих господ; загубленные души вроде горничной Натальи, судьбой которой пугают пришедшую ей на смену Таню, служат отражением преступной беспечности бар. У Толстого «дамы и господа» непутевы и праздны, вздорны и бездеятельны, лакеи вертят ими и, завидуя, ненавидят («Нынче я лакей, а завтра, может, и не хуже их жить буду»), а народ, как водится, страдает, но терпит. «Плоды просвещения» сегодня, да еще и в «зеркальном» воплощении могли бы стать высказыванием о победившей «лакейщине» (кстати, в репертуаре театра есть любопытный спектакль на эту тему – «Лакейская»), стать поводом для рефлексии (обращения назад и на себя), напоминанием о том, что занятые «разгулкой времени» будут им же смятены. Но «Плоды…» сосредоточились на каемочке блюдец, на милых причудах старины, на «Зефирах и Амурах». Немудрено, что за 125 лет, прошедших со дня написания, «Плоды…» залежались, юмор успел выветриться, а тема классового неравенства притупиться. Впрочем, и спиритизм сегодня можно было бы забавно обыграть: удалось же это Вуди Аллену в «Магии лунного света», нашлось в ней место и незамысловатому сюжету, и заставляющим поразмыслить идеям об иллюзорности жизни и иллюзиям в жизни, о доверчивости ни во что не верящих и о том, что неправдоподобное, порой, гораздо убедительнее правды. Эти мысли есть и в пьесе Толстого. Но возникают они между строк. Потому их и нет в спектакле, сосредоточенном исключительно на авторском тексте и истории его постановок. В спектакле по этой пьесе играли Константин Станиславский, Вера Комиссаржевская, Мария Лилина, Александр Артем и после них еще множество знаменитых фамилий. У всего есть предыстория, важно знать ее, уважать, помнить, но к чему заниматься реинкарнацией спектакля? Режиссеру не откажешь в иронии – реанимации пьесы о духах («Ты пойми, что как мы живем, так невидимый мир духов тут же живет»), но есть в этом что-то некротическое и таксидермическое. И без посвящения на афише нынешний спектакль неминуемо бы сравнивали с фоменковским, и без прямых намеренных цитат режиссера отыскивались бы параллели, и даже не будь в распределении ролей «совпадений» в рецензиях бы писали: «Вспоминается NN. в этой роли». Но писали бы о режиссере Карбаускисе, а не об ученике режиссера Фоменко. Попытка говорить чужим голосом, перенять характерные черты и приемы (т.е. сугубо внешнее) приводит к пародии, эффекту в данном случае нежелательному. Ученик – отражение учителя, но в какой-то момент нужно перестать быть чьим-то отражением. Карбаускис давно преодолел ученичество, и не вполне ясно, зачем на этот раз ему понадобилось это «прикрытие». Хотя, быть может, режиссер упражняется в новом для себя качестве жанриста, бытописателя? Занятый высокими сферами и темами, он погрузился в мир блюдец и тюрнюров, озаботился тем, как обыграть фамилию Капчич в «апчхи» и заигрался с зеркалами так, что перестал в них отражаться. Впрочем, для молодых артистов, работа в спектакле, безусловно, плодотворна и просветительна: это школа (сплошь этюды) речи, манер, подражания, «зазеркального» существования. А для их учителя-ученика Миндаугаса Карбаускиса как для худрука – это благотворительность, как для режиссера – расточительное самозабвение. Как бы то ни было, но посвящение на афише – это посвящение победителю учителю от побежденного ученика. На этот раз. "Театрон"

Уходить не нужно! Действительно, первое отделение совершенно невыносимо. Причина - в абсолютно неинтересных, к сожалению, молодых артистах.Но во втором отделении появятся Немоляева и Филиппов - и спектакль преобразится! Вы будете вознаграждены!

В общем и целом, стоит отметить, что спектакль довольно качественный. Мне немного не хватило метафоричности. Начало обещало несколько больше метафор и аллегорий, чем было раскрыто по ходу действия. Невидимое зеркало между зрительным залом и сценой, через которое герои "пробирались" в несуществующий мир духов, а по сути в людскую, метафоричный "нижний мир". И огромный круглый стол для верчения, незаменимый атрибут спиритических сеансов, который поглотил практически всю сцену. И олицетворял то ли движение планет, астральных тел, то ли круговорот жизни, смерти, и постоянных перерождений. Тут продолжать можно долго. Вот, пожалуй, и все метафоры в сценографии. Возможно я чего-то не заметила. Но действие, на мой взгляд, плосковато. Не хватало двойного дна. Сама идея противопоставления мира господ и мира слуг отработана прекрасно. Непонимание тут основано не на конфликте, противоречиях и взаимной ненависти, а на искренней разности мышления. Вот, пожалуй, главная заслуга данной постановки - полное отсутствие злости и ненависти во всем: в характерах, в отношениях друг другу героев. Вранье здесь - всего лишь плутовство, мелкая пакость , хитрость, и то из благородных побуждений. Стервозность барыни Анны Павловны смешна и в принципе простительна. Доброй барыней ее, конечно, не назовешь. Более того, героиня Аугшпак, на мой взгляд, часто впадала в излишнюю истеричность. Подлость лакея Григория искупалась вполне его тупым обезоруживающим смехом. Поэтому все здесь смотрелось по-доброму. Такой милый мир барского дома, где слуги хоть и осуждают в людской господ (бесподобная Немоляева в роли кухарки: "ой, здоровы пожрать! Еще в постели, а уже ставь им самовар. Чай, кофий"), но вполне искренне считают их "вторым отцом", любят и по-своему преданно служат. Дружба и покровительство барышни горничной, преданность старого повара, забота кухарки Лукерьи о господах - все это тесно переплетает два мира и говорит о том, что можно любить друг друга и не понимая чужого образа мыслей, любить просто так, по-человечески. Вот это, пожалуй, главный смысл спектакля, за который спасибо автору и режиссеру. Не буду отмечать длинноты в действии, некоторую буксовку и затянутость. Раз спектакль оставил в общем приятное послевкусие и положительные эмоции - нет смысла выискивать изъяны и недоработки. Они есть. Но смотреть его стоит.

Плоды просвещения (премьера) 20.02.15 Карбаускис один из лучших режиссёров Москвы. Ученик Петра Фоменко унаследовал от мастера интерес к сложным литературным первоисточникам, умение органично и талантливо переводить тексты на театральный язык, поощряя актёров к импровизации и интеллектуальному озорству. Платоновский «Рассказ о счастливой Москве» в Табакерке, «Буденброки» Томаса Манна в РАМТЕ, на этих спектаклях Карбаускиса гарантирован катарсис любому зрителю знакомому с литературными первоисточниками, а театрал со стажем убедится, что не только Евгению Каменьковичу по плечу поставить «даже телефонную книгу». Новая же работа режиссёра по пьесе Льва Толстого «Плоды просвещения» пока не стала безусловной удачей. Вероятно, в дальнейшем спектакль будет жить, развиваться и меняться к лучшему, а может быть, дело в самой пьесе? Замысел комедии - осуждение господского образа жизни и распространившегося среди аристократического общества увлечения спиритизмом. В 1886 году Толстой посетил один из спиритических сеансов у князя Н. А. Львова. (Близкий знакомый Толстого Н. В. Давыдов приводит в своих воспоминаниях высказывание писателя о спиритизме: "Ведь это все равно,- говорил он,- что верить в то, что из моей трости, если я ее пососу, потечет молоко, чего никогда не было и быть не может"). В. Стасов, наверное, перевернулся бы в гробу от такого кощунства, да и другие авторитетные деятели искусства, включая Станиславского, считали пьесу чрезвычайно смешной и «многослойной», но все же… Толстой гениальный писатель, однако чтобы остроумно высмеять, нужен талант особой природы. Кроме того, способен ли человек, отвергавший театральное искусство и относившийся к театральной условности с долей презрения создать удачную комедию?! В постановке П.Н. Фоменко пьеса шла с аншлагом много лет, жаль, что теперь уже не посмотреть и не сравнить … В новой редакции спектакль буксует, он лишен легкости, местами откровенно скучен. Например, пространный монолог профессора Круглосветова (М. Филиппов) после спиритического сеанса заставил покинуть свои места некоторых зрителей и в моём, и в двух соседних рядах. Положение не спасает ни включённый в зрительном зале свет, ни пробежки профессора среди зрителей. То, что задумывалось как гротеск (например, экзальтированный молодой барин Вово) смотрится странно и отдельно от ткани спектакля в целом. У Владимира Гуськова получился «Ноздрев в миниатюре в любительском театре». Пятеро новичков труппы, молодые выпускники Кудряшова, здесь не блеснули ничем. Хотя в спектакле В.О.Л.К. смотреть на них три часа просто наслаждение! Старая гвардия не подвела. Колоритна и выразительна Анна Павловна. (Актриса Татьяна Аугшпак фактурой похожа на Светлану Немоляеву, причем сходство это «комплексное»: голосом, жестами, манерами, даже внешностью). Ее появление на сцене оживляло действие, помогая остальным участникам мизансцен. Курские мужики, например, запомнились именно в диалогах с Анной Павловной. Это получилось органично и действительно очень смешно. Конечно же, нужно отметить Светлану Немоляеву в роли кухарки. В начале второго действия сцена чаепития в людской с ее участием дала надежду, что сейчас то действие и пойдет легче, динамичнее. Как это часто бывает, именно во втором действии «разогревшие харизму» актеры начинают играть в полную силу, и их энергетики, по словам О.П. Табакова, должно хватать, как минимум, на ряды партера. Кстати, именно в этой сцене мужики, беседуя с кухаркой и комментируя господский образ жизни, особенно порадовали зрителей. Обаятельный и органичный Костолевский с «барской фактурой» прекрасный Звездинцев, Расми Джабраилов в роли старого повара (с минимумом текста) вызвал интерес и живое сочувствие зрительного зала. Горничная Таня, задуманная по образцу мольеровских служанок (Толстому нравились пьесы Мольера) как ключевой персонаж и пружина действия, таковыми не стала. Кроме обаяния молодости и внешней привлекательности похвалить актрису пока не за что. Можно представить какие веселые, изящные находки и импровизации были бы сделаны представительницами любого из поколений (а их уже 3) труппы Мастерской Фоменко. Тут правда опять есть вопрос к Толстому: зачем умнице и франтихе Тане ехать жить в курскую деревню? Если матримониальные планы горничной относительно буфетчика Семена еще можно как-то объяснить, то ее будущее в деревне вызывает серьезные сомнения. Кстати, о деревне и мужиках. Толстой в свое время опасался, что они будут выглядеть «ряжеными». Побывав в январе 1892 года на спектакле Малого театра, писатель остался недоволен работой актёров, изображавших мужиков: по его мнению, они выглядели неестественно, а возбуждаемый ими смех зрителей никак не увязывался с характерами персонажей. Т.е. Автор КОМЕДИИ, перешедший на позиции крестьянского миропонимания, исключает возможность смеха над курскими ходоками?! Но ведь сцены с мужиками способны стать ключевыми и «подтолкнуть» действие. Карбаускис, к счастью, человек с юмором, его мужики хоть и похожи на ряженых (один из них даже в очёчках), но колоритные, смешные. Надо отметить прекрасные костюмы. Турнюры, фраки, лакейские ливреи соответствуют исторической эпохе, сшиты из аутентичных тканей и являются украшением спектакля. Художник–постановщик - Сергей Бархин, Народный художник РФ. Его решение сценографии спектакля - воплощение в декорациях самого театрального понятия «зеркало сцены» - позволяет зрителю в самом начале спектакля получить удовольствие от актерских этюдов; каждый новый персонаж, появлявшийся на сцене, обязательно «смотрится» в зеркало, авансируя, таким образом, свой характер.